Судьба одной дворянской семьи... - 69

На другое утро рано горничная г-жи де-Миляне пришла за мной. Это была особа очень умная и чрезвычайно деятельная; она знала многих лиц, бывших в то время в силе, и не раз оказывала важные услуги своей госпоже. Тетушка моя была в дурном подвале, куда ее перевели в эту ночь. "Значит, нет более никакой надежды!" воскликнула я. — "По крайней мере сегодня не будет казней, ответила она. Линейный полк и революционная армия парижская отказываются вместе служить; дошло до того, что они дрались. Эта ссора обеспечивает нам хотя один день отдыха. Идем, надо пользоваться этим и постараться найти доступ к Парсену". — Парсен был председателем революционного трибунала. Я пошла вслед за ней на набережную Сен-Клер, где он жил.

Нам пришлось ожидать во дворе занимаемого им дома вместе со множеством женщин всех званий, которых, конечно, сюда привело одинаковое несчастье. Нелегко получить доступ к сильным мира сего, и мы прождали очень долго, когда вдруг увидели офицера, который, быстро спустившись с лестницы, стал удаляться скорыми шагами. "Это Парсен!" воскликнуло несколько голосов". — Нет, отвечал человек, поставленный здесь для того, чтобы преградить нам путь: — это комендант крепости. — "Бегите поскорей, догоните его", шепнула мне на ухо моя покровительница, "я знаю его, это он; действительно он комендант крепости; но он не хочет быть узнанным". — Я с большим трудом могла нагнать его: так быстро он шагал; а когда догнала его, то не могла перевести дух и не в состоянии была произвести явственно ни одного слова. Так как он не останавливался на мои возгласи, то я ухватила его за руку и, едва поспевая за ним, дала полную волю своему горю. "Она невиновна, ее наверно принимают за другую, пусть ее ещё раз допросят, отдайте ее мне, она невинна! Отдайте ее мне! Я сирота, у меня никого нет, кроме нее; что будет со мной? Это моя вторая мать, я всем обязана ей, она моя опора, она для меня все на земле! Она невинна; допросите ее еще раз, отдайте ее мне, она невинна!" — Я могла только произносить отрывочные слова, слезы и быстрая ходьба прерывали мне дыхание и отнимали голос. Лицо его показалось мне неподвижным, я не заметила на нем ни малейшего следа чувства; он не удостоил меня ни одним взглядом и пробормотал только одно слово: "Увижу". Я удвоила свои мольбы — "Увижу" — и, грубо оттолкнув меня, он пошел ещё скорее. Моя проводница догнала меня. Она повела меня к Коршану; это был один из судей. Доступ к нему был легче; нас впустили к нему; он был занят своим туалетом и в эту минуту брился. Про него говорили, что он мягче своих товарищей. На мои настоятельные просьбы он также ответил только одним: "Увидим". Проникнуть к остальным судьям оказалось невозможным. Наконец, я отправилась к Марино; он принял мне вежливо и отказал мне во всем. "Это дело до меня не касается", сказал он мне. — "Но не можете ли вы попросить за меня", возразила я, заливаясь слезами. Он остался непоколебим. Весь этот день я провела на улице, блуждая вокруг ратуши. Г-жа Миляне сочинила для меня короткое прошение к Парсену, которое я вручила ему, высторожив его на повороте улицы. "Увижу", было мне одним ответом. Наконец, вечером я отправилась во Временную Комиссию, где по обыкновению стала ожидать в прихожей, подвергаясь грубым насмешкам находившихся тут же дежурных солдат. "Ты плачешь, — разве ты потеряла любовника? Найдешь себе другого!" Один из них хотел подойти ко мне. О, Боже мой! Сколько горечи примешивалось к моему безмерному горю. В эту минуту мне сказали: "Гражданин Парсен идет!" Его только я и ждала, чтоб ещё раз просить о пощаде тетушки (я уже ходила к нему на квартиру, где застала его одуревшим от пьянства, с полузакрытыми глазами, красными и распухшими. Он принял меня без грубости, но отказал во всем. — Прим. автора.). Я бросилась ему на встречу с рыданиями: — "Тетушку свою, ее жизни пришла я просить у вас; нужно отдать ее мне! Это мать моя! Это все, что я имею. Лучше бы мне умереть вместе с ней!" Он повторил мне свою обычную фразу: "Как частный человек, я разделяю твое горе; как общественный деятель — я не могу ничего сделать". И он повернулся ко мне спиной без малейшего признака сострадания. Потом я узнала, что этот человек, к которому я обращалась с мольбой, — тот самый, которого я прежде не раз видала у своего отца, который, бывало, сидел за его столом, — этот человек, к которому я подходила без ужаса, сам произнес приговор тетушки; он отвечал: "Она должны погибнуть", — тем, которые говорили ему: "Против этой женщины, твоей землячки, нет никаких обвинений". — "Она должна погибнуть; нужно очистить республиканскую землю от этого исчадия аристократии". Вот какого человека я умоляла в доверчивом порыв бесконечной скорби. Слезы мои лились без удержу, как и моя речь: никакой страх но мог смягчить моих выражений. Увы! Чего же мне теперь было ещё страшиться ?