Судьба одной дворянской семьи... - 51

Это приказание моего отца было для меня приятно и вместе жестоко. Раздвоенная между двумя обязанностями, одинаково для меня священными, я не могла никак решиться покинуть тетушку и лишить ее единственного ее утешения; с другой стороны, это, может быть, последний случай увидеть отца и, очень вероятно, что оп имеет сообщить мне что-нибудь важное. Наконец, я решилась отправиться в путь и, поручал тетушку попечением Канта, я просила ее постараться проникнуть к ней в темницу и передать от меня, что самим сильным побуждением к моей отлучке была надежда принести ей верные вести об отце; затем, простившись с Канта, я последовала за своей незнакомкой, не зная даже, куда она меня ведет. Я нарочно не делала ей ни одного вопроса в присутствии горничной и только после ее удаления я узнала, что мы отправляемся в Фонтэн, — красивое село на берегу Соны, верстах в восьми от Лиона; но мы не пошли вдоль берега, а через Красный Крест. Маленькая Дриета (уменьшительное от Доротея) предлагала мне сесть на осла на ее место, но я не воспользовалась этим предложением, заметивши, что девочка очень устала. Темнота, дождь и моя тяжелая обувь делали для меня это путешествие очень тяжелым. Дорога, весьма неровная, была мне совершенно неизвестна; мы шли очень медленно. И все эти препятствия только усиливали нетерпение моего сердца. Это село, куда мы прибыли уже очень поздно ночью, казалось мне на краю света. Наконец, мы достигли цели; я стала различать по мраке дома; мы проходили по улицам; вот осел остановился. "Здесь!" сказала добрая женщина; "вы увидитесь сейчас с отцом". Мы вошли, но его не было внизу. "Поднимитесь наверх", говорят мне, "вы там найдете его". Я вхожу наверх; какая картина представляется моим взорам! Как жаль, что я не могу нарисовать ее! Я остановилась в дверях неподвижно, онемев от удивления.

Молодая и хорошенькая крестьянка поддерживала на своих руках женщину во всем блеске молодости и красоты, которая, по-видимому, и эту самую минуту, в судорожном припадке, бросилась со своей постели. Длинные черные волосы, рассыпались, в беспорядке падали чуть не до полу с ее прекрасной головы, откинутой назад и покоившейся на руке молодой девушки; яркий румянец покрывал ее щеки: то было последнее усилие угасавшей жизни. Взор ее прекрасных глаз уже помутился. Магдалина, так звали молодую крестьянку, плакала. Она любила ее, видела, что она умирает и едва была в силах поддерживать это драгоценное бремя. Перед этими двумя женщинами стоял старик крестьянин, держа в руках таз с водой; лампа, стоявшая на полу, отчетливо освещала эту трогательную группу, состоявшую следствие стечения разных обстоятельств из столь чуждых друг другу лиц!

Этот старый крестьянин был мой отец. Глубокое волнение словно приостановило во мне жизнь и сдерживало мою радость снова видеть отца. Моя проводница, которую при мне называли теткой Шозьер, подошла к больной, и обратив внимание моего отца на то, как я вся промокла и устала, предложила ему сойти со мной вниз. Тут я уселась перед пылающим камином возле отца и прежде всего мы стали говорить о тетушке, он хотел нас знать, а я, со своей стороны, очень желала слышать, что с ним было. Наша краткая разлука давала пищу бесконечным рассказам. Мы просидели очень долго в этой задушевной беседе. Наконец женщины сошли вниз от больной, которая заснула, и занялись приготовлением к ужину; это затянулось за полночь: пора было подумать о ночлеге.

Этот важный вопрос, довольно трудный для разрешения, стали обсуждать сообща: людей было больше, чем постелей. Я хотела провести ночь, сидя у камина, но отец мой ни на что не соглашался на это; было решено, что я отправлюсь наверх в комнату большой m-lle де-Сориак и лягу на постели, где обыкновенно спала Магдалина с своей маленькой сестрой, эту девочку уложили на мешке с сухими листьями. Добрые хозяева, которые сами в эту ночь вовсе не ложились, заставили отца лечь на их кровати, а я отправилась наверх. Теперь m-lle де-Сориак лежала на полу, где ей постлали из опасения, чтобы в новом припадке конвульсий она не упала с кровати. Я вошла тихонько, чтобы не разбудить ее. Какой-то молодой человек, по имени г. Александр, взошел наверх вместе со мной; ему нужно было проходить этой комнатой в свою маленькую каморку, отделенную одной только перегородкой. Проходя он остановился возле жаровни, поставленной здесь для меня, и глядя на больную, которая лежала на боку так, что лица ее не было видно, — сказал мне: — "Она умрет в эту же ночь, я это вижу; как жаль, что мне некуда отсюда уйти на ночь. Я не могу вынести одной мысли об этих стонах, о всей тревоге и шуме, которые придется слышать. Я не люблю смерти! Ах, нет, я не люблю смерти!" — "Чего вам бояться?" возразила я ему. "Я стою у вашей двери и буду оберегать вас!" И он вошел и свой уголок; а я легла как можно тише, чтобы не разбудить большой, голова которой почти касалась моей кровати. Едва только я притихла, как добрые крестьянки, полагая что я заснула, прикрыли мне лицо платком, поставили лампочку возле m-lle де-Сориак и принялись полголоса читать заупокойные молитвы. Тут я поняла, каким сном она покоилась.

Добрая старушка Шозъер побоялась, сказавший правду, испугать меня; платок, наброшенный мне на лицо, должен был скрыть от меня это печальное зрелище; понадеясь, что усталость даст мне глубокий сон, благочестивые женщины поспешили своими молитвами отдать последний долг той, которая только что испустила дыхание и которую они так любили. Помолившись с горячим усердием, они встали и тихонько ушли.

Сознаюсь, я была сильно взволнована мыслью, что смерть так близко от меня и я совершенно одна. Глубокая тишина и уединение, слабый свет лампы, невольный ужас живого существа при виде разрушения, — все это наполняло душу мою каким-то священным трепетом. Мне приходил на ум страх моего молодого незнакомца. Он боялся тревоги и шума, а вечный покой уже сошел на эту несчастную женщину. Меня как-то удивляла эта тихая, безмолвная смерть; каждый день раздавались громко ее удары; она поражала спои жертвы страшным мечем: исступленные крики доносили до меня среди дня весть о числе невинных глав, павших под республиканской секирой, а в три часа (время, назначенное для расстреливания) громкими выстрелами картечи изувечивали несчастных, обреченных на более продолжительное мучение; иные еще дышали, когда их сваливали в общую могилу! Я могла бы ужо, кажется, привыкнуть к смерти, а между тем она поражала меня. Здесь, в этом тихом пристанище, где люди, казалось, не должны умирать, смерть подкралась незаметно среди мрака и тишины, исполненная какой-то торжественной таинственности.

Как я была близка и в то же время далека от этой молодой девушки, которая уже познала истину и далеко унеслась от земных страданий. Я прониклась чувством благоговейного почтения к ней. Среди таких глубоких дум я заснула.