ГЛАВА IX.   

Тягости и огорчения моей жизни. — Отец мой скрывается у г-жи де-дя-Кост. — Он спасается чудесным образом. — Я отправляюсь к нему в Фонтэн к Шозьерам.

Тюремный хлеб, если только можно так назвать его, был до того плох, что невозможно было его есть. Он состоял из тяжелого теста с примесью отрубей и соломин в палец длиной, с очень жесткой коркой. Заключенные получали через день по такому маленькому хлебцу. Тетушка моя, не будучи в состоянии проглотить ни кусочка, не ела его вовсе. У меня также не было хлеба и мне было очень тяжело принимать от нашего стража Форе хлеб, который также был довольно плох. Где же добыть хлеба? Его нигде нельзя было купить. Но небо сжалилось надо мной и пришло мне на помощь в лице Брюньона, этого преданного слуги моего отца, о котором я уже говорила.

Брюньон пожелал принять участие в славной борьбе, так печально окончившейся; так как он брался за оружие во время осады, то его постигла бы верная смерть, если бы наше олицетворенное Провидите, наш почтенный друг де-Герю не спас его, зачислив его, по просьбе моего отца, извощиком при артиллерийском обозе. Это дало ему возможность въехать в город вместе с победителями; вскоре после этого он поступил деньщиком к одному артиллерийскому офицеру Монлезён, сохраняя при этом свое жалованье извощика при артиллерийском обозе. Пользуясь, благодаря своему начальнику, некоторым довольством и подозревая наше бедственное положение, он пришел предложить мне свой солдатский хлеб; хлеб этот был чудесный. Как я была счастлива отнести его тетушки! Он часто носил мне еще молока и ветчины, что я принимала с большой благодарностью; одним словом, он показал себя честным человеком и верным слугой.

Этот солдатский хлеб, самый лучший, какой был в то время, я отдавала тетушке, а взамен уносила с собой, на свой страх, тот, который выдавали в тюрьме. Если б меня, когда поймали на этом, то и я, и мой хлеб остались бы в темнице. Но эта смелость, следствие нужды, никогда не была обнаружена. Я уносила с собой еще остов запасной пулярдки, приберегаемой на случай если не пропустят обеда. Даже этот остов жареной курицы составлял такой лакомый кусочек, что я не смела оставить его себе, а должна была поделиться с гражданином Форе, для которого это было праздничное угощение, потому что он также мало привык есть хорошую пищу, как сидеть в кресле. Впрочем, к тому, что вкусно и удобно, скоро привыкают; и он доказал мне это однажды, когда я из экономии велела купить прованского масла более низкого сорта, чем обыкновенно употребляли на фритюры; Комната моя, служившая в тоже время кухней и столовой, наполнилась густым дымом и чадом. Гражданка Форе, исполнившись негодования и отвращения, почувствовала себя дурно и поспешно удалилась в комнату мужа, который бросился к ней на помощь, ворча на скверный запах. Даже прислуга наша выражала неудовольствие. Я села было одна обедать; а когда голод собрал их всех вокруг стола, я удовольствовалась только тем, что спросила гражданина Форе, неужели он у себя дома употребляет всегда только высший сорт масла? Он пробормотал что-то, чего я не могла разобрать, и фритюры продолжали поджаривать на том же масле.

Я привожу эти подробности, может быть слишком мелочные, лишь для того, чтобы дать понять, какова была моя жизнь, какого рода лица окружали меня, сколько противоречия и докучливых дрязг я выносила от них. Правду говорят, что ежеминутные неприятности, как бы они ни были мелки, всегда довольно велики. Частые ссоры между Сен-Жаном и Канта составляли не меньшее зло среди этих ежедневных дрязг и подвергали нас часто опасности остаться без обеда. Впрочем, Сен Жан являлся только к столу; он ходил на работу для срытые крепости. Я думаю, что желание заработать сколько-нибудь денег склонило его к этого рода занятия, открытому для каждого; а желание это было весьма естественно, так как мне нечем было ему платить. От времени до времени я продавала серебряные приборы, или кое-что из наших вещей, хранившихся у г-жи Леже. Приходилось их продавать с большой потерей, да и то еще нужно было осторожно выбирать лица, к которым вы обращались и которые, хотя и покупали за полцены, пользуясь вашей нуждой, но были по крайней мере настолько честны, что не доносили на вас, потому что если иметь серебро считалось преступлением, то продавать его было еще большим преступлением. Тюрьма или даже смерть грозила тем из нас, которых крайность заставляла сбывать свои вещи. Доносивший на это мнимое расхищение имущества республики получал, кажется, половину его, или, по крайней мере, она была ему обещана.

Я питалась кое-как остатками бобов и картофеля, которые просто готовили в виде салата. В праздничные дни мы лакомились оладьями из затхлой муки; это-то и была знаменитая фритюра. Масло сливочное и свиная овощи, какие возможно было достать, приберегались для тетушки, которая постилась по пятницам и субботам. Для нее откладывалось все лучшее, что только дозволяло наше бедственное положение. Вот за этот-то драгоценный обед заставляли меня трепетать ссоры моих слуг. Сколько просьб нужно было иногда с моей стороны, чтоб их усмирить. Переходя от одного к другому, напоминая им о тетушке, страдавшей от их раздора, я умоляла их ради нее преодолеть свои враждебные чувства; "ведь вы ее любите!" говорила я им, и они как будто успокаивались; но дня через два война снова возгоралась. Еще раз прошу извинения за то, что возвращаюсь к этим мелочам; но я рисую свою жизнь, а эти мелкие штрихи доканчивают картину; к тому же нужно вспомнить, что мне было тогда всего 14 лет.