Без вести пропавшие - 19

 * * *

 Тата, провожавшая нас на Урал, впоследствии рассказывала, что я смеялась и радовалась отъезду. Мне был год и восемь месяцев. К тому времени относятся мои первые отрывочные воспоминания. На станциях мама бегала за кипятком, и я увязывалась за ней. Помню, что она крепко держала меня за руку, а на обратном пути мы ползли под вагонами длинных-длинных эшелонов, заполнивших все пути, чтобы добраться до своего. Мне никогда не забыть парализующего чувства страха. Но, кажется, я больше боялась потерять мать, чем быть раздавленной медленно двигавшимися вагонами.

 Ни приезда в Таватуй, ни переезда в Верхотурье я не помню. Сохранились только отрывочные воспоминания: бревенчатая изба, разделенная на две части, довольно большой огород, много деревьев и река Тура, возле которой мы и жили в Верхотурье. Обманы памяти очень причудливы. Посмотрев в детстве фильм “Чапаев” и до последнего кадра надеясь, что герой соберется с силами и доплывет до берега, я была твердо убеждена, что жили мы на берегу реки Урал. Это делало Чапаева по-особому близким мне.

 В Верхотурье мама устроилась работать педагогом в детский дом. Что-то у нее там не ладилось, и она раздраженно рассказывала бабушке про какого-то мальчишку-эстонца, дико упрямого и не желавшего подчиняться дисциплине. Помню, при этом мама почти с ненавистью говорила, что у мальчишки “огромные ляжки”. Это был последний аргумент в пользу того, что совладать с ним ей не под силу.

 Педагогическими талантами мама не обладала. Она не умела ни обращаться с детьми, ни найти с ними общий язык, не обладала необходимой для этого гибкостью, поэтому не сомневаюсь, что работа в детдоме была для нее непосильной нагрузкой. Бедной маме, не приспособленной к ручной работе, а тем более к возделыванию земли, пришлось изрядно потрудиться, чтобы мы не умерли с голоду. Она сажала картошку, капусту и морковь. Про капусту помню точно, потому что бабушка квасила ее, и это спасало нас. Судя по письмам папы, в детском доме, при котором мы жили, нас хорошо кормили, и у меня всегда было молоко. Возможно, мама утаивала правду в письмах к папе, чтобы не беспокоить его. Она действительно была очень истощена, что видно даже на фотографии, снятой уже после эвакуации. Сохранилось только одно мамино письмо Тате, написанное в июле 1943 года.

 “Дорогая моя, родная Танюшенька! Страшно подумать, что два года тому назад, в эти дни, мы выезжали из нашей, ни с чем несравнимой Москвы. Надеюсь, что мы все будем там через год, ни в коем случае не раньше. Позже – едва ли, но в самом лучшем случае летом 43 г. Хотя я очень сомневаюсь, что в конце 42 г. Даже не мечтаю. И я, и мама примирились с мыслью перезимовать здесь еще одну зиму, и от безвыходности стало как-то легче. Зиму – так зиму. Не в нас ведь дело – что мы сейчас!

 До больницы была твердая установка не оставаться на зиму здесь, а перебраться в Верхотурье и заняться там преподаванием. Сейчас решила иначе: надо как-то перезимовать здесь. В смысле питания (особенно Ирешиного) здесь будет много лучше, чем там. Самое основное: Иреночка половину дня проводит в группе моих ребят, которые за зиму очень сильно развились и стали очень хорошими детьми (из совершенно распущенных, не владеющих русской речью, детей. Они эстонцы). Хорошо говорят по-русски. Иренка получает большое удовольствие от присутствия в этом коллективе и лишить ее его очень мне жаль, т.к. он ей просто полезен. Самые маленькие дети, с которыми дружит Ренуся – пятилетки. Она находит с ними общий язык и прекрасно играет. Переехав в Верхотурье – лишу ее этого. Она, таким образом, будет совершенно одна. Нужно пожертвовать ее интересами ради своих. Зачем еще я здесь? Только ради нее, конечно.

 С этими ребятами она совершает очень длинные прогулки, невзирая ни на какие километры. “Рук” никогда не знает, всегда возвращается одна, как бы ни устала. Последнее время на прогулках всегда поет песенку, не знаю, где выученную и услышанную:

 Бозявая коровка, полети на небко,

 Там твои детки кушают конфетки”.

 <Пропускаю часть пассажа, посвященного мне>.

 С тех пор, как я пришла из больницы, не расстается со мной. Такая ласковая: - “Мама, ты плачешь? Тебя огорчила баба? Вытри слезки. Папа уехал? Папа скоро приедет, не сейчас, немного погодя приедет. Вот ты ляжешь в кроватке и заснешь, поспишь, а потом он приедет. Не плачь, мамулечка…” (Если бы ее папа слышал, что она лепечет!..) Знает длиннющие стихотворения, которые учат мои дети, знает все песни, которые разучивает мама со своими детьми. Недавно был гром: “Мама, не отдавай меня грому! Поедем к Арочке в Котлас или в Москву – там нет грома”. “Молоко надо пить обязательно с хлебом, а то голодно. Арочка наша в Котласе так голодала, так голодала”, - заявила она мне, когда я пришла из больницы. “Мама, ты – Арочка” (вероятно, сходство уловила). Дело в том, что Арочка, бедняжка, приезжала. Бедняжка потому, что ей пришлось ехать 5 суток, чего мы никак не ожидали. Когда мне поставили диагноз бруцеллеза (я писала: неизлечимой болезни), пришлось ее вызвать, и она тут же приехала.

 Дети, с которыми я работаю, после возвращения из больницы встретили меня очень хорошо, проявив трогательную привязанность. Так что мне с ними легко стало работать. 10 человек – 8-9 лет, очень развились под моим влиянием. Читать я успеваю массу (пока светло. Зима предстоит темная), так что примирюсь как-нибудь на этом до конца войны. Такая бойня, думаю, дальше весны продолжаться не сможет (конечно, имею в виду 43 год). Надеюсь, что как-нибудь зимой обойдется у нас без болезней. Теперь мне очень тяжело было лежать одной в больнице, не видя три недели ни мамы, ни Реночки.

 Питаться стали лучше – успокойтесь, ради Бога. Каждый день меняем кило хлеба на литр молока. Дают, правда, по-прежнему, один суп, но обильно, с молоком. Кроме того, у нас взращенные собственными руками свои зеленые овощи: салат, петрушка, укроп. Через месяц будет своя картошка. Посеяли 2,5 пуда, сейчас очень много возимся на огороде. Но зима уже не может быть голодной. Успокойтесь и кушайте, ради Бога. Да, еще 60 головок капусты очень хорошо растут.

 Твое письмо о болезни Саломеи Исааковны, нашей дорогой бабы, произвело на меня самое тяжелое впечатление. К счастью вскоре пришла открыточка, что она встает. Боже мой, какое счастье и как мы радуемся! Ужасно волнуемся сейчас, как вы доедете, как перенесет баба, и так слабая, бакинскую жару. Счастливого вам пути. Будьте только живы и здоровы, дорогие. Как выглядит наш дедя?

 “Татины башмачки одену”, - говорит всегда Реночка. Ждем с волнением писем от тебя.

 Больше писать ничего не могу. Мама тебе что-то писала о моей болезни и последующих неприятностях. Я, кроме болезни *, действительно очень много перенесла за это время. Меня отравили акрихином (в вену). И зря: был паратиф. Сейчас вполне здорова и пришла в себя. Когда недавнее сгладится, напишу и расскажу обо всем. Пока целую всех без конца. Ваша любящая вас Эрочка. Пиши скорей и чаще! Пиши, роднуся. Такая радость ваши частые письма. Два дня непрерывные дожди – наступает плакучая тоскливая осень. Зима тут чудная: ровная, морозная, здоровая. Бывает и 60 гр., но мало <2 нрзб.>, легко переносится холод. Осени не бывает, сразу зима. Мама в свитерке, в прошлом году купила валенки, сама проходила в ботах. К весне получила обратно посланные Иленьке осенью на фронт прекрасные валенки (тяжело было, когда пришли обратно). Сердечный привет тетям. Где Моня и Мося?”