Двадцать пять лет на Кавказе - 169

В Шуру почти ежедневно приходили из Ишкарты оказии за получением почты, денег, для приема выписывающихся из госпиталя людей и т. п. Для этого в Шуре постоянно находился из Дагестанского полка офицер, заведовавший всеми этими делами. К нему я и отправился, чтобы узнать, когда и как можно будет уехать в Ишкарты. От него я узнал, что в Шуре находится полковой казначей, возвращающийся на другой день в полк, и что, повидавшись с ним, я устрою все свои дела.

Отыскав квартиру казначея подпоручика Ясницкого, я встретил в нем очень любезного однополчанина, предложившего мне место в своей повозке, а моему Давыду с вещами -- на другой полковой телеге. Таким образом, 6 мая мы выступили в Ишкарты с оказией под прикрытием 40 человек и пропутешествовали 14 верст часа три.

В течение этих часов мы успели наговориться досыта, и я получил некоторое понятие о полке, службе в нем, начальствующих лицах, расположении батальонов и разных условиях предстоящего мне, совершенно для меня нового полкового житья-бытья. Между прочим, Ясницкий сказал мне, что большинство вновь прибывающих в полк офицеров полковой командир полковник Броневский оставляет в штаб-квартире для испытания степени их познания по фронтовой службе, что, конечно, не особенно приятно, ибо лишает участия в военных действиях, а следовательно, и наград, но бывают и исключения. Если я попаду в число таких счастливцев, то мне, верно, недолго придется оставаться в Ишкартах, так как в конце мая отряд уже выступит в горы; впрочем, из полка только один 3-й батальон поступит в состав отряда: 1, 2 и 4-й расположены в разных укреплениях и аулах для обороны края, а 5-й вообще постоянно остается в штабе.

Прибыв в Ишкарты, я остановился в отведенной мне квартире и с некоторым волнением стал ожидать следующего утра: явки к новому начальству, о строгости и педантизме коего я уже кое-что слышал, и дальнейшей своей судьбы. Признаюсь, сердце у меня постукивало не совсем спокойно: самый вид Ишкарты уныло-серый, отсутствие всякой жизни и движения, молчаливо кое-где проходящие солдаты, тишина уже настраивали на какой-то мрачный лад, а тут еще сознание в своем совершенном невежестве по части фронтовой службы, в которой я был хуже рекрута, воспоминания о деятельности в Тушинском округе, Элису, Кутаиси, где так или иначе я играл более или менее заметную роль, о своих отношениях к наивысшим властям в крае и т. д. -- и вдруг должен очутиться в жалком положении ничего незнающего ученика, подвергающегося за это резким замечаниям и выговорам... Я проходил весь вечер взад и вперед перед своей квартирой, думая, думая без конца... Давыд, между тем устроив на скорую руку мою постель, стоял у ворот и как-то печально приглашал меня идти чай пить. Он как будто инстинктивно догадывался о моем беспокойстве и сам, очутившись уже в вовсе ему дикой сфере, был очевидно печален, вспомнив, без сомнения, об оставленной далекой Грузии, жене, сакле, шумящей Иopе с ее форелями...

И как это я так легкомысленно, думалось мне, пустился в такую службу? На чем это я основывал свои мечты, что вот прибуду в полк, дадут мне роту, пойду я с ней в поход, начнется дело, меня пошлют занять какую-нибудь гору или обойти неприятеля, все это я отлично, как опытный в горах человек исполню, в решительную минуту крикну: "За мной, братцы, ура!", последует молодецкий удар в штыки, неприятель побит, я возвращаюсь с торжеством, пишется и печатается реляция, получаются награды... Черт знает, какую глупость сделал! -- упрекал я себя, все более и более озлобляясь и впадая уже в противоположную крайность. Вот засадят в Ишкартах изучать фронтовую службу, очутишься последним из последних, наслушаешься каждый день этих: "Вы, м. г., ничего не знаете, извольте учиться, так служить нельзя-с, вы здесь не пристав" и т. п. Окончательно обескураженный и утомленный, я, наконец, повалился на свою походную железную кровать и долго еще ворочался, пока не заснул беспокойным, тяжелым сном...