Двадцать пять лет на Кавказе - 151

Прошло недели две. Генерал Б., отношения которого к Эристову со дня на день становились все враждебнее, отъезжая на продолжительное время на левый фланг линии, поручил исправление своей должности прибывшему незадолго перед тем в Закаталы адъютанту главнокомандующего полковнику Давыдову (о котором я уже упоминал по поводу поездки с ним в 1849 году в Ахты). Это окончательно взорвало Эристова. Его, окружного начальника, второе лицо после начальника линии, оставляют в стороне и поручают начальство приезжему адъютанту, пустому, ничего не понимающему человеку, хотя и чином выше стоящему? Нет, такого оскорбления он перенести не желает; он поедет в Тифлис без разрешения, хотя бы и подвергся за то неудовольствию князя. Так кипятился он дня два передо мною и двумя-тремя чиновниками из грузин, при нем служившими, и решил с первой оказией уехать. "Поедем вместе, -- обратился он ко мне, -- что вам тут делать?" -- "Хорошо, очень рад, только как уместиться? У меня и вещей много, и человек с собой? -- "Человека оставьте с вещами здесь; тут есть провиантский подрядчик Зубалов, который через неделю выезжает в Тифлис, он и заберет вашего Давыда с собой, а вы возьмите только небольшую сумку и поедем". -- "Хорошо, я схожу к Зубалову сказать ему об этом и распорядиться".

Зубалов, кажется Антон, тифлисский армяно-католик, славный малый, с которым мы нередко игрывали в карты, выразил полнейшую готовность взять с собой Давыда с вещами и при этом прибавил: "Зачем вам ехать с Эристовым, трястись на перекладной в эту жару и пыль? Лучше останьтесь до следующей оказии, тогда поезжайте со мной; у меня хороший большой тарантас, я один, без человека, отлично поместимся и с удобствами доедем". Предложение было соблазнительно, но я боялся раздражать отказом вспыльчивого Эристова, будущего командира моего, и отказался от предложения Зубалова. Весь почти следующий день я провел у Эристова, помогал ему уложить бумаги и по возможности успокаивал его достигшее крайнего предела раздражение. Духота была невыносимая, ртуть поднялась до 40 градусов, Эристов мучился приливами крови к голове и жаловался на боль в раненой руке.

Вечером, часу в девятом, наконец повеяло прохладой, мы вышли в садик, куда Эристов приказал подать ужин. "Ну-с, -- сказал он, -- проведем последний вечер в этих мерзейших Закаталах. Я так рад вырваться отсюда, что и думать не хочу о предстоящем, вероятно, неудовольствии князя-наместника за оставление должности без разрешения. Лучше пойду в нацвалы (сельский старшина) в мою карталинскую деревню, чем здесь быть начальником округа". Старался он принять и шутливый тон, отпускал грузинские остроты насчет своего секретаря Соломона Рчеулова, добрейшего толстяка грузина, весьма приунывшего в чаянии потери своего места за отъездом его патрона, но все выходило как-то вяло; на маленькой компании нашей лежало что-то унылое, к еде и даже хорошему кахетинскому мало прикасались, разговор не клеился, только папиросы усердно жглись. Вдруг раздались звуки музыки. "Это где играют?" -- спросил Эристов. Никто не знал. Послали справиться. Оказалось, что у батальонного командира Крузе господа собрались на вечер в саду, ужинают, и музыка у них играет. В течение часа или двух раздавались все веселые польки и вальсы, крики "ура!", туш, опять какой-нибудь веселый мотив -- публика, видимо, раскутилась. Затем после краткого молчания раздались звуки похоронного марша... Эристов вскочил как ужаленный. "Это они, мерзавцы, меня провожают, меня хоронят, рады от меня отделаться, чтобы свободнее воровать! Напрасно радуются, я их выведу на чистую воду, они еще вспомнят меня" и т. д., кипятился он. Мы молчали. После похоронного марша опять пошли марши и польки, опять тосты, крики -- одним словом, военный кутеж на славу.

Было уже далеко за полночь, когда Эристов, наконец, поднялся со своего места, сказав: "Нужно несколько часов отдохнуть перед выездом. Смотрите же, не проспите, обратился он ко мне, в семь часов будьте уже здесь, напьемся чаю, а в восемь выедем. Я попрошу офицера, ведущего оказию, дать мне знать, когда все будет готово за воротами форштадта". -- "Не беспокойтесь, раньше семи приду", -- сказал я и ушел на квартиру чиновника окружного управления Огонь-Догановского, у которого я остановился.

Я застал его за ужином с Зубаловым и еще кем-то. "Ну что, князь решительно едет завтра?" -- спросили они меня. "Да, решительно", -- при этом я рассказал им, как мы провели с ним вечер, как он бесился, услыхав звуки похоронного марша и прочее. И Догановский, и Зубалов ничуть не сомневались, что похоронный марш была одна из выходок кутившей компании против Эристова, которого они терпеть не могли, и что при известном расположении к нему князя Воронцова он им насолит так, что век не забудут. Зубалов при этом возобновил мне свое приглашение остаться до следующей оказии и ехать с ним, предсказывая мне, что я очень пожалею о поездке с Эристовым на перекладной. Я совершенно разделял его убеждение и душевно рад бы был отделаться от поездки с Эристовым, да все не знал, как поступить, не раздражая его этим.