Двадцать пять лет на Кавказе - 132

В тот же день, 20 декабря 1848 года, я и выехал по Военно-Грузинской дороге "в Россию" (до сих пор, даже в Ставрополе, еще говорят: приехал из России; это-де Кавказ, а то Россия). Рассказывать подробно о моей поездке считаю излишним, во-первых, потому что ничего такого со мною не случилось, что не было бы знакомо всякому, ездившему по России в те времена, когда еще не было железных дорог, а приходилось совершать переезды в несколько тысяч верст на перекладной по дорогам, носившим это название как бы в насмешку; во-вторых, потому что главная цель моих воспоминаний -- служба на Кавказе и связанные с нею приключения.

Я проехал через Екатеринослав, Житомир, но Белорусскому шоссе в Петербург и обратно через Киев в Одессу; оттуда 1 апреля курьером через Николаев, Херсон, Симферополь и Керчь в Тамань, затем по Кубани в Ставрополь и обычным путем через Владикавказ в Тифлис, всего до восьми тысяч верст, в ужасное время распутицы и слякоти. Особенно от Одессы по невылазной грязи в Крыму и от Тамани по черноморским плавням, где приходилось по три-четыре версты почти плыть на тройке, моя сумасшедшая скачка отозвалась крепко на боках. Эти последние две тысячи верст, невзирая на адскую дорогу и остановку в Керчи, пока пароход доставил меня через пролив в Тамань, я сделал в шесть суток; 7 апреля я был уже в Тифлисе.

Князя Воронцова не было в городе: он с княгиней уезжал в Карабах. Я являлся к князю Бебутову, начальнику главного штаба, и генералу Вольфу и, отдохнув дня три, отправился в Закаталы.

Помню, как в то пребывание в России меня поразило отсутствие в русском обществе самых элементарных сведений о Кавказе, представления о нем были самые забавные. Конечно, мы всегда больше интересовались положением какой-нибудь Бразилии, чем своего отечества, и неведение оправдывалось крайне ограниченные числом печатных известий и еще более ограниченным числом желающих читать, но все же казалось странным, что люди так называемого образованного класса относились с полным равнодушием к окраине, бывшей уже полвека в руках России, содержавшей там двухсоттысячную армию и приносившей громадные жертвы на борьбу с горцами, борьбу, казавшуюся бесконечной. Вопросы, с которыми многие ко мне обращались, могут показаться плохими анекдотами. Один спрашивал, правда ли, что Шамиль -- это Марлинский, устроивший так, что будто он убит в сражении, а между тем бежавший к горцам и ставший их предводителем? Другой спрашивал, знаю ли я его брата, служащего офицером в Кабардинском полку? И когда я сказал, что не знаю, он очень удивился. "Ведь вы все там вместе служите?" -- "Как вместе? Я -- на Лезгинской линии, за Кавказом, а Кабардинский полк во Внезапной стоит, недалеко от Терека, на северном склоне хребта". -- "Все равно сходитесь же в экспедициях и драках с черкесами", -- возразил мне этот брат кавказского офицера и никак не мог сообразить моих объяснений, что не сходимся, что расстояние между Лезгинской линией и Внезапной до 800 верст, что театры военных действий у нас различные и что мы вовсе не с черкесами деремся, а с лезгинами и чеченцами и прочее. Он, как и многие, представлял себе Кавказ чуть не в виде одной большой крепости, окруженной черкесами, с которыми наши войска изо дня в день перестреливаются...