Татьянин день - 144

Щелчок ключа.

— На прогулку.

Прошло, наверное, недели две, как я отказываюсь от прогулок, вихрем начинает кружиться голова, и я стою у стенки, лучше, наверное, не терять силы и сидеть в камере, так чувствую интуитивно, а как лучше сберечь силы, не знаю… Нэди по крохам их берегла.

В «намордник» стали залетать снежинки… покружатся — улетают… что, уже зима?.. Теперь, наверное, скоро Новый год… как узнать, когда он придет… как-то осенью была такая вселенская тишина, что до меня долетел бой кремлевских курантов, и теперь сижу в шубе с приоткрытой форточкой, а вдруг опять долетит… девять… десять… одиннадцать… двенадцать… здравствуй, Новый, 51-й год!

Начались такие «сопли-слюни»… так мне себя жалко, такая я одинокая, брошенная, беззащитная… чтобы в глазок не увидели, что я плачу, легла на бок, и слезы незаметно стекают на переносицу, а потом в подушку… скорей бы весна…

Я теперь, чтобы не думать ни о чем, что может свести с ума, ставлю спектакли, снимаю фильмы, переделываю свои концерты, проигрываю роли, читаю монологи… увидела Джульетту перед принятием яда, не на роскошном ложе, а в ночной рубашке, на авансцене, по-детски сидящей на ковре, наивной, почти играющей с ядом… начало фильма: во весь экран женское, умное, сильное, красивое лицо… спокойно начинает говорить о красоте вселенной, а за ее головой клубятся войны, пожарища, смерти, рождаются дети, мечется человеческое безумие… Скорей бы весна, может быть, на «намордник» сядет воробей…

В Макаке что-то есть скрытое, глубоко спрятанное, внешне никак не проявляющееся: в нем железная вытренированность гэбэшника, такие же, как у всех, бусины вместо глаз, только у него совсем маленькие, черненькие бусинки, ему не более сорока, а может быть, и меньше — здесь все вечно немолодые, высокий, поджарый, как волк, он старший, значит, числится в лучших, у него планка от орденов больше всех… почему они носят планки, а не ордена… чтобы не звенели при исполнении служебных обязанностей?

В Макаке под всем этим есть человеческое, и, когда он дежурит, мне легче: при смене дежурств старшие обходят камеры, слышно, как щелкают ключи, — щелчок ключа, ко мне быстро входит Макака, его бусинки впиваются в мои глаза, и почти слышимо ощущаю: держитесь! И уже без всякой мистики: каши больше, чем в обычной порции, щи гуще, в рыбном супе попадается хвост или голова селедки! Может быть, он мой поклонник по искусству, видел мои фильмы… Сирано… представить Макаку в театре или даже в кино невозможно, все «эти» живут другой жизнью, они понятия не имеют, что оно, это самое искусство, существует… иначе здесь работать невозможно… и чуть не расхохоталась при мысли, что Макака может влюбиться, да еще в такой мешок с костями, каковым я сейчас являюсь… так что же это… не вытравленное, не выбитое, не удушенное человеческое? Он не боится смотреть мне в глаза, прибавлять каши… он же знает, что я не простая птица: у них есть какое-то свое тюремное дело, в котором пишется обо всех вызовах, к кому, когда, он же знал обо всех вызовах к Абакумову, значит, я птица абакумовская, а может быть, и повыше… и он видел мой приговор…