В тот день, уезжая из города, она совершенно случайно узнала, что в суде никого из родственников Крюкова не было, а жена его после ареста Сергея Васильевича вообще тут же подала на развод.
— Значит, вы так больше с ним и не виделись? — спросил я Галину Николаевну.
— Отчего же не виделись? — возразила она. — Еще как виделись.
Я не понял.
— Что значит: еще как?
— А то и значит, — сказала она. — Не знаю, надо ли мне все вам рассказывать.
— Как хотите, — сказал я. — Но если не все, то какой толк?
— Да, — подумав, согласилась она. — Я же сама к вам обратилась… Решила, буду кричать на весь белый свет, чтобы только остановить расстрел… Я на все готова…
Вернувшись после суда в Питер, Галина Николаевна не переставала думать о Крюкове. Созвонившись с его адвокатом, она выяснила, что кассационную жалобу Сергей Васильевич подавать отказался. Следовательно, приговор вступает в законную силу, и Крюкова со дня на день должны отправить в места лишения свободы.
— Я прошу вас узнать куда, — сказала Галина Николаевна.
Адвокат обещал, и действительно через некоторое время она получила телеграмму: номер колонии и город, где она расположена. Это было не так уж и далеко.
Сперва Галина Николаевна сказала себе, что адрес ей нужен, чтобы посылать Крюкову передачи. Но постепенно она поняла, что этого ей мало. Она чувствовала свой огромный, неоплатный долг перед Крюковым. Каким образом его вернуть, да и вообще, возможно ли это — она не представляла. Но жить с такой тяжестью на душе было невмоготу.
Со временем ею стала овладевать нелепая, шальная мысль. Она знала, что практикуются трехсуточные свидания заключенных с близкими родственниками. Им предоставляют отдельное помещение, где они одни, без свидетелей, проводят это время.
Она не была Крюкову не только близкой родственницей, они, можно сказать, почти даже и не знакомы: те трагические десять минут в ресторане и кивок издали в зале суда — вот и все. Но ведь близких родственников, наверное, у него нет, раз никто из них не присутствовал в зале суда, а жена с ним разошлась. Кто же поедет к нему в колонию?
И Галина Николаевна решила: поедет она.
Это было не только дико, безумно, но и по всем правилам совершенно неосуществимо. Более того, она не знала, как сам Крюков отнесется к ее приезду. А если вдруг откажется от свидания? Но она решила: поедет. Будь что будет. И добьется. Всеми правдами и неправдами.
— Добились? — говорю.
— Да. Только не спрашивайте как.
— Всеми правдами и неправдами.
— В основном неправдами, — ответила она.
Ее проводили в отдельную комнату, обставленную нехитрой казенной мебелью. Показали небольшой закуток с газовой плитой, где можно готовить еду из привезенных ею продуктов. Объяснили, что если ей что-нибудь понадобится, она должна обратиться к охране, вот кнопка звонка в караульное помещение. И велели ждать.
Минут через двадцать в комнату вошел Крюков. Дверь за ним захлопнулась, снаружи прогремел засов.
Увидев ее, он остановился.
— Вы? — недоуменно спросил он.
— Я, — подтвердила она. — Не ждали?
— Не ждал, — произнес он. С места он так и не сдвинулся.
— Я знала, что вы очень удивитесь, — улыбнулась она. — Но я вам сейчас все объясню.
Он ее прервал.
— Зачем вы приехали?
— Поговорить, — неуверенно сказала она.
— О чем?
Она пожала плечами.
— Не знаю. В двух словах не скажешь…
— Расплатиться со мной? — спросил он. — Вот таким образом?
— Это неправда! — горячо возразила она. — Ничего подобного!
Но она-то знала, что это и есть настоящая правда. Он повернулся к двери.
— Как вызвать конвой? — спросил он. — Вам объяснили?
— Я вас умоляю, — сказала она. — Ну просто умоляю… Не надо… Я привезла еду. Мы с вами сейчас пообедаем. Спокойно, нормально… А потом я уеду. Хорошо?
Он молчал.
— Ветчина, — сообщила она. — Отбивные… Разные овощи… Хлеб «бородинский»… Я не знаю, вы любите «бородинский»?
— Галина Николаевна, — сказал он, и она отметила, что имя-отчество ее он все-таки запомнил, — Галина Николаевна, неужели вы не понимаете, как все это нелепо?
Она почувствовала вдруг, что сейчас заплачет.
— Пожалуйста, — произнесла она тихо. — Я вас прошу… Не обижайте меня… Не оскорбляйте, — добавила она еле слышно.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Хорошо, — согласился, — давайте пообедаем.
Вечером она не уехала.
Они сидели и разговаривали. Она сказала:
— Вы бы поспали все-таки. Здесь, наверное, это не часто удается.
— Нет, — сказал он. — Я не хочу спать. Я хочу разговаривать.
Под утро он ее обнял.
Они лежали на жесткой казенной кровати. Он уснул быстро, что-то тревожно бормотал во сне, а она глядела в потолок и думала, что впервые в жизни оказалась в постели с человеком, к которому не испытывает ни малейшего влечения, ни малейшей тяги, даже обычного женского любопытства не испытывает — только огромную, острую, не утихающую жалость.
Свободное копирование
