Я — не диссидентка, не правозащитница. Никогда до эмиграции не читала ничего из запретной литературы — это был совершенно иной мир, о котором мы знали только то, что нам положено было знать. Подвиг этих людей мне не по плечу, даже если бы я считала, что они правы. Вместе со всеми представителями нашего круга, так называемой «партийной элиты», вначале я осуждала их, потом просто не понимала, считала, что они «играют в народников». Когда именно произошёл во мне перелом, точно сказать трудно; он зрел исподволь, где-то в подсознании. Некоторую роль тут сыграли и «недозволенные» вопросы слушателей; частые поездки «в глубинку» тоже имели большое значение — там я видела советскую действительность без прикрас...
Мне особенно запомнилась моя поездка в Архангельск. Именно там я со всей остротой ощутила ненужность своей работы и, встречаясь со слушателями, поняла, что мы находимся на разных полюсах и никогда не поймём друг друга. Расскажу всё по порядку.
Сразу после выступления в архангельском горкоме меня повезли в какой-то леспромхоз. Здесь меня встретил секретарь парткома и сказал, что о моей лекции он сообщил рабочим ещё вчера и что она будет проходить на стыке между второй и третьей сменами. По дороге в Красный уголок он объясняет:
«Уж они все собрались, ждут. Сейчас приходится работать в три смены и в выходные дни — гоним план, пользуемся летней погодой. У нас отставание, вот и жмём…»
Лесной тропинкой подходим к новенькому деревянному клубу; он отпирает дверь: довольно просторный зал с подмостками, на которых стол, покрытый кумачом, новенькая кафедра и... ни души! Окна широко распахнуты... Парторг, сам красный, как кумач, разводит руками:
«Что ты с ними будешь делать? Дверь-то я запер, так они в окна повыпрыгивали! Вот народ! Вы уж простите, пожалуйста, не серчайте... Трудно нашим рабочим сейчас — весна, у всех огороды; если их вовремя не засеять, осенью есть будет нечего. Зря, конечно, я их заранее предупредил... Но мы их накажем — тринадцатой зарплаты лишим. А Вам за лекцию заплатим, только Вы не докладывайте об этом случае никуда!»
Я возмущена, расстроена, но стараюсь не показать виду. Сажусь в машину и еду на следующий «объект» — в швейную артель «Труд», где шьют рабочие комбинезоны. После леспромхоза с его новыми светлыми постройками и чудным ароматом леса вокруг здесь всё хмуро и неуютно — ни деревца, ни цветочной клумбы, кругом лужи, грязь... Меня ведут прямо в цех. Работницы прекратили шить, обступили меня — на тёмных лицах откровенное любопытство.
Молоденькая заведующая производством представляет меня и называет тему лекции. Все усаживаются снова за свои машины — их длинные два ряда; лиц не видно, только цветные косынки. Обстановка непривычная — когда я не вижу лиц, говорить очень трудно. Всё же я начинаю, но не успела произнести несколько слов — слышу стук машинки. Сразу замолкаю, а работница, начавшая шить, добродушно произносит:
«Ничего, девонька, ты рассказывай, а я буду тебя слушать и план выполнять!»
Остальные возмущены, начался шум.
«Ну, заголосили! — говорит она, но всё же останавливает свою машину и достаёт авоську с какой-то едой. — работать нельзя, ну ладно, я хоть поем, с утра не евши...»
Я отлично знаю, что лекторы, состоящие в обществе «Знание», ежедневно, по всей стране выступают перед рабочими в обеденный перерыв, и этот порядок всегда меня возмущал. Как можно мешать рабочим отдохнуть? Ведь они всё равно за эти сорок минут ни поесть как следует, ни воспринять лекцию не смогут! Сейчас это у меня первый случай, и настроение совершенно испорчено. Я продолжаю, смотрю — они повставали все со своих мест, окружили меня тесным кольцом… «Ну, думаю, — заинтересовались!...» Рассказываю им о советском образе жизни, о проблемах свободного времени, о психологическом микроклимате советского коллектива.
Сравниваю всё это с капиталистическим миром, доказываю цифрами и фактами наше превосходство, и вдруг кто-то меня за рукав дёргает:
«Хорошо рассказываешь, а вот ты нас послушай! Да и посмотри! Зинаида! — обращается она к заведующей, — ты её в раскройку сведи, покажи, из какого материала кроят для нашей бригады и из какого для Ленкиной... Для них материал тоньше, и не рваный, и нитки им лучшего качества идут... Это что, справедливо? Мы еле-еле план вытягиваем, а она уж перевыполнила и знамя областное получила. И премию дали... Директору жаловались, а он говорит, что это для всех нас честь! И премия артельная пойдет на ремонт детского садика. А садик у нас уж больше полгода закрыт — одна власть закрыла, потому что аварийное, говорит, положение, а другая говорит, что денег на ремонт нет. Так и бегаем по очереди в рабочее время за детьми присмотреть да накормить их... Нечего нас уговаривать! Он детский садик и так обязан предоставить, без всякого знамя... что мы – дуры, что ли, не понимаем? Ему бы только самому премию получить!»
...А я им толкую про то, как лучше использовать досуг! Знают ли они, что это такое? И не всё ли им равно, как живут рабочие в капиталистическом мире, когда своя жизнь у них так тяжела? Но всё-таки мой приезд вселил в них какие-то надежды... По простоте душевной провожали они меня тепло. Совершенно не разбираясь в партийной субординации, видели во мне большого начальника, и я еле успевала записывать их жалобы — не могла же я им объяснить, что всё равно ничем не смогу помочь, что нет у меня на это никакой власти. У меня нет власти даже над своими собственными убеждениями... А они с каждой подобной встречей всё больше и больше расшатываются. И каждый новый день для меня начинается теперь вопросом: «Как быть?»
Свободное копирование
