Закончить рассказ о моем недолгом пребывании на оккупированной территории, в доме моих близких родственников хочется доброй историей. На веранде дома попеременно дежурили несколько немецких солдат. Один из них, Фриц, был добрым и всегда весёлым. В кармане френча он носил маленькую жестяную коробочку, и в ней рядами были уложены кругленькие молочно-белые конфетки, очень похожие на пуговицы на наволочках постельного белья. Он говорил и жестом мне показывал:
«Поцелуй меня и получишь эту конфетку!».
Я тоже ему отвечала и показывала:
«Зачем тебя целовать? Я лучше побегу сейчас в огород и принесу тебе самую большую морковку».
А перед тем, как угостить меня конфеткой, он всегда приносил мне кусок чёрного хлеба, густо намазанный маргарином. Тот маргарин был съедобным. На всю жизнь я запомнила его вкус и запах. Через сорок лет я окажусь в Германии и долго буду искать и те конфетки, и тот маргарин, но не найду. Нынешний маргарин на полках магазинов не только нельзя есть, но и нельзя на нём готовить.
Понятно, что невозможно совместить несовместимое, нельзя сравнить несравнимое, но мне иногда кажется, что можно.
Так сложилась моя жизнь в эмиграции, что более десятка лет я жила между Мюнхеном и венгерской глубинкой. Почти в каждой венгерской деревне есть свои сельский музей и аптека. Я привязалась и к этим местам, и к этим заведениям, стала самым частым их гостем. Непостижимо, но, переступив эти пороги, я как на машине времени переносилась в то далекое время — в Рудню и раннее детство, и во мне необыкновенно обострялись все запахи и вкусы и, конечно же, вкус подарков солдата Фрица. Какой-то тёплый тлен воздуха плавает в этих помещениях...
Так закончились мои очень короткие дни в оккупации в бабушкином доме, и я оказалась в гетто. Не сразу, а уже после войны, в детстве моём, потом всё отрочество и всю юность я решала для себя самый тяжёлый вопрос: «Кто меня отдал в это самое гетто? Почему?» Ответ был ясен: взрослые родственники спасали себя в оккупации, и еврейский ребенок не нужен был этой семье. А вот кто? Кто? ...Кто? — этот вопрос очень рано начал меня взрослить. Я понимала, что это могли сделать и бабушка, и дедушка, но без ведома матери и её согласия не могли. Так я поняла, что все, кто меня любил, погибли и что мне надо выживать в нелюбви. И между нами — матерью и мной — начала вырастать шумо- и звуконепроницаемая стена. Так и держали мы статус-кво: мать — всю жизнь, а я — половину своей жизни до того, как выросла и научилась прощать, когда поняла, как тяжело живется матери с таким чудовищным комплексом вины...
Свободное копирование
