Наш дом - 3

Нет, мне все больше кажется, что не было спички в руке поджигателя. И вообще злого умысла не было. А что же было? Роковое стечение обстоятельств, случайная встреча разнородных, разноименно заряженных стихий, тянувшихся друг к другу, предназначенных друг для друга, то есть, встреча такая же случайная, как и закономерная.

Первая стихия, как следует из выше сказанного, российско-советское разгильдяйство, умноженное бесконтрольностью, усиленное спецификой перераспределения стимулов. Если усиливается интерес личный, стало быть, ослабляется общественный {460} или должностной, как угодно. Полеживая на диване в «комнате отдыха», прикидывая то и это, где уж там думать о всяких должностных мелочах, как, скажем о какой-то ничтожной дыре, продавленной в сухой штукатурке, которую необходимо заделать, поскольку там, за нею какие-то пустоты, свои воздушные течения, кромешная тьма вентиляционных потоков и старинной системы обогрева здания, и кто знает, может быть, — конец света. Черная эта дыра величиной со спичечный коробок, ей-богу, не плод моего воображения, хотя она настолько нам примелькалась в коротком изогнутом тамбуре перед входом в «золотую» гостиную, что не каждый о ней и вспомнит. Я тоже поначалу забыл, увлекшись криминальными версиями, происками врагов и завистников, а потом она так и встала перед глазами, покуда еще невинная и безобидная. Но — черная! Была, была дыра! Как раз под домовой церковью, в которой размещалось издательство «Северо-Запад». Но оставим ее на время, займемся материями более достойными.

Ах, наши литературные посиделки в великолепии не нами созданных и не нам предназначенных интерьеров! За окнами мерцает Нева, отражая огни дальнего берега, в свете фонарей вспыхивают серебром и гаснут косые нити дождя, на улице промозгло, а здесь, в гостиных тепло, уютно, хотя камины бездействуют, зато душа согрета. (Будем вспоминать лишь хорошее!) Кто только не приносил сюда свое самое сокровенное, выношенное и выстраданное, еще неизвестное никому, а тем более широкому кругу читателей. Вот и за неделю до рокового дня в «красной» гостиной звучала устная книга стихов Наталии Галкиной под названием «Святки». А накануне пожара секция научно-художественной и фантастической литературы обсуждала творчество доктора биологии, профессора М. Козлова.

Многолюден был и последний в истории дома вечер. Старейший петербургский литературовед и искусствовед Абрам Акимович Гозенпуд делился с публикой, собравшейся в Белом зале, воспоминаниями о встречах с Ахматовой и Шостаковичем. Вел его знаменитый пушкинист Вадим Эразмович Вацуро. И быть бы ему одним из долгой череды вечеров, если бы все шло по плану. Вот передо мной последний «План работы Дома писателя им. Маяковского» на март 1993 года. За 16 марта, кроме этого вечера, ничего {461} больше не значится. Но это видимость. В реальности же было не так. Пока многопочтенная публика, кивая и улыбаясь знакомым, рассаживалась в Белом зале, мимо его дверей, минуя лестничную площадку, означенный тамбур и «золотую» гостиную, тянулась вереница целеустремленных молодых людей, отнюдь не завсегдатаев дома, не членов союза, но и не чуждых литературе. В «красной» гостиной собирался необъявленный вечер поэта Виктора Ширали. Ведущим его был заместитель председателя совета дома Виктор Топоров. Сразу предупреждаю, я никаким образом не хочу бросить тень ни на него, ни на поэта, ни на молодых людей. Это был не первый вечер такого рода. Так получилось, что в городе было несколько поколений талантливой поэтической молодежи, отторгаемой официальным союзом, его поэтической секцией по неведомым мне причинам — то ли вкусовым, то ли политическим, то ли национальным или еще каким-то. Что ж удивляться, если вне союза в разные периоды были Иосиф Бродский, Владимир Уфлянд, Евгений Рейн, Дмитрий Бобышев, Олег Григорьев, Виктор Кривулин, Елена Шварц и многие другие. (Как, впрочем, и некоторые прозаики, ставшие впоследствии украшением петербургской литературы.) Нет, с ними «работали», их подбадривали и опекали на Северо-Западных конференциях, в многочисленных литературных объединениях (иногда, правда судили за тунеядство), но и надзирали, как, например, в клубе «Круг». Но не издавали, нет, и вследствие этого не принимали в союз, потому что для вступления нужно было иметь два поэтических сборника. Все это привело к тому, что в городе постепенно сложилась «вторая» литература, прославившийся на Западе «андерграунд». В последние годы мы старались исправлять эту несправедливость, многих приняли, но столкнулись и с тем, что в молодежной среде «не вступление» в союз уже считалось хорошим тоном, знаком особой избранности. У одних эта гордыня подпитывалась книжками, изданными на Западе, у других известностью в окололитературной среде. Для третьих же была просто камуфляжем того печального обстоятельства, что для вступления не имелось решительно никаких оснований. Так накапливалась энергия отрицания, принимавшая разные протестные формы — от амбициозных заявлений до выпуска «неформальных» изданий. (Как-то мне удалось вывезти группу молодых ленинградских драматургов {462} в Соединенные Штаты. В интервью для «Нью-Йорк Таймс» один из них сказал: «Я никогда не вступлю в эту преступную организацию». Другой добавил: «А я вступил в нее, чтобы взорвать ее изнутри!» А я-то, простодушный, старался…) Поэтому естественно, что оказываясь в стенах «этой преступной организации», молодые нигилисты не только не испытывали к ним почтения, но проявляли рассеянную небрежность, этакое богемное высокомерие.

Вот мы и подошли ко второй стихии. Я уже предупреждал, что они разнородны и по отдельности ни одна из них домов не зажигает. Как-то позднее я напомнил Виктору Ширали, что именно после его вечера сгорел особняк. Он почти с восторгом воскликнул: значит, мои стихи таковы, что воспламеняют особняки! Что ж, такая самонадеянность поэту простительна. Он в самозабвении читал или выпевал свои сочинения, как и полагается виновнику вечера, когда со всего города стеклись почитатели, и тут одной из его поклонниц приспичило покурить. Почему-то мне кажется, что это была именно молодая женщина с грациозно-ленивой пластикой, с рассеянным поэтическим взором. И с неудачной судьбой. Она вышла в «золотую» гостиную, зажгла сигарету, но чтобы не упускать драгоценных строк, далее не пошла, благо тут уже курили. Может быть даже, она свернула «рожок» из клочка бумаги, а может быть, кто-то предложил ей свой. А дальше ее рассеянный взгляд стал искать, куда бы все это выкинуть, она сделала несколько шагов в тамбур и на глаза ей попалась дыра. Она примяла «рожок» и сунула его в пропасть. Тут они и встретились.

Заместитель директора, молодой увалень, давал потом показания: да, прошел, да, проверил, да, закрыл, нет, никаких признаков дыма не было. Но это он лукавил, была дымовая горчинка, не могло не быть, бумажный рожок уже тлел, а ему было удобнее думать, что просто накурили. И он прошел мимо черной дыры, уже готовой поглотить дом, как тысячу раз проходил.

Реконструируя это незначительное событие, я несколько раз ловил себя на том, что увлекаюсь, расходую много слов, вместо того чтобы отчеканить лозунг: «Рассеянность плюс разгильдяйство приводят к пожару!» и на этом закончить. Что и делаю.