Зима тревоги - 3

Оглядываясь назад, с ужасом теперь вижу, над какими пропастями балансировал, в какие проекты легкомысленно готов был ввязаться, пытаясь укрепить экономическое положение союза. Охотников использовать нашу «крышу» и наш особняк, главным образом, ресторан с окнами на Неву, было тогда немало. Попадались среди них и «крутые», они приезжали на «мерседесах», щеголяли входившими тогда в моду «мобильниками» и «заграничными» названиями своих фирм, часто бессмысленными, вроде «Нордик хауз». Особенно любили вворачивать «интернешенл». Я их всех выводил на совет, чтобы каждый мог вообразить их присутствие в нашем особняке в качестве компаньонов. Мы с интересом разглядывали и выслушивали этих первых гонцов «новорусского» племени, жаждущих овладеть нашим «вишневым садом». Было странно думать, что эти коротко стриженые косноязычные парни смогут помочь петербургской литературе выжить. В нас побеждало, видимо, чувство стиля — симпатий почти никто не внушал. А если бы кто-то и внушил, жестоких законов бизнеса это бы не отменило. Плоды осуществившегося сотрудничества писателей с «новыми русскими» «самых лучших правил» можно наблюдать теперь на примерах Центрального дома литераторов и Центральной писательской поликлиники в Москве. Думаю, и мы бы не убереглись, если бы другая беда нас не подстерегла — в марте 1993?го наш особняк сгорел.

Жизнь дорожала безудержно, писателям кормиться литературным трудом или пенсией становилось все труднее. Литфонд {442} утратил свою былую щедрость, когда можно было один месяц в году бесплатно прожить в Комарово или получить от него иную поддержку. Писательский труд на глазах терял статус самостоятельной и престижной профессии. Заниматься им можно было, лишь совмещая с другим, более доходным делом. Для тех, кто по разным причинам не имел такой возможности, встал вопрос о выживании. Особенно трудным мне представлялось положение писателей среднего, предпенсионного возраста.

Нам удалось выхлопотать в деловом и издательском мире двенадцать годовых стипендий для особо нуждающихся. Но это была капля в море. Я обратился к А. Собчаку с предложением учредить вместе с нами Фонд поддержки и поощрения литературы. Мэр согласился, выделил 200 тысяч рублей. Из разных других источников набралось еще столько же.

Председателем правления фонда стала Майя Борисова. На правлении мы решили, что будем поддерживать только лишь то, что связано с литературой, не подменяя собою литфонд. Но разве разберешь, где у писателя кончается быт и начинается творчество, поэтому мы просто принимали заявления на материальную помощь, не вдаваясь в подробности, и некоторым давали ее ежемесячно. Фонд выделял деньги на литературные премии и вечера, помогал оплачивать путевки в дом творчества, лекарства и операции, закупал и выдавал талоны на бесплатные обеды в нашей столовой. Мы даже пытались реанимировать газету «Литератор», истратив на нее 5 тысяч, но это ей не помогло. Фонд публиковал отчеты о своей деятельности. К сожалению, средства его скоро иссякли, а новые не поступали, потому что только у нас спонсор благотворительных фондов не пользуется налоговыми льготами. А ходить и выпрашивать никто из членов правления не хотел.

Жить было трудно, но как всегда бывает в переломные годы в России, особенно на пороге общественного обновления, художественная жизнь обострялась, жадно осваивала новые открывшиеся территории, слегка пьянея от сознания собственной свободы и неистощимости. А главное — жила вера в скорые и благотворные перемены. Об отчаянии, безнадежности ожиданий речи тогда не было.

Я помню чувство гордости за наше время, за Россию, которое мы испытывали, когда принимали у себя участников первого {443} «Конгресса соотечественников», потомков первой русской эмиграции. Он проходил в дни путча, в самый накал событий, и в переломную ночь с 20 на 21 августа делегаты ехали в «Красной стреле» из Москвы в Ленинград, а оказались уже в Петербурге. Мы устроили им прием сначала у нас, на Шпалерной, а затем в подвале «Бродячей собаки», где еще даже не началась реставрация. Но в сыром, правда уже очищенном подвале, где на сводах слабо просвечивала фреска Судейкина, чопорные официанты во фраках из «Европейской» накрыли столы крахмальными скатертями и расставили на них хрусталь и серебро. Мало кто понимал, какая машина времени включилась в эти минуты, и вообще осознать масштаб происходящего гостям было трудно, но те, кто помоложе говорил нам: мы вам завидуем, у вас такие события, так весело, а в Европе сытая скука и мертвый застой.