Отставшие от поезда - 1

Отставшие от поезда

Противостояние в российской писательской среде нарастало и все более завязывалось на идеологии. Литературой как таковой уже никто не интересовался. Тема «заговора сионистов» тоже как-то ушла на задний план. Главным стал вопрос о власти, целиком зависевший от вопросов большой политики: вперед или назад? Писательское размежевание было слепком с того мощного тектонического разлома, который уже угрожающе погромыхивал на съездах народных депутатов и партийных пленумах, отзываясь в республиках. Неуемные публицистические перья с обоих писательских флангов время от времени переводили события на язык метафор и лишь нагоняли страху.

В феврале-марте 1990 года партия коммунистов под давлением общества отказалась от монополии на власть. Важнее этого события ничего не было.

В конце марта в Москве один за другим прошли два писательских пленума: всесоюзный и российский. «Большой» Союз писателей {421} почувствовал в надвигающихся событиях угрозу своему существованию. И не без оснований. Кто-то и в самом деле, в республиках да и в центре, уже поговаривал, что такой союз в условиях республиканских суверенитетов не нужен. Не в силах сдержать центробежные процессы (да это было не под силу и Горбачеву), руководство союза выдвинуло идею федеративной структуры: все решается в независимых республиканских союзах, а Москва только координирует, выступает ходатаем писателей перед государством. Ну, и, разумеется, — и это главное! — владеет и управляет через Литфонд общесоюзной писательской собственностью, а также берет на себя международные связи (валюту!). За это фундаментальное право оно будет стоять до конца. На этих основах и был разработан проект нового Устава, который обсуждался в конце марта на пленуме правления СП СССР.

Все было гладко лишь на бумаге. Структура отражала краеугольный державный принцип: пятнадцать республик — пятнадцать писательских союзов. Москва — рядит-судит и распределяет. Ставка по-прежнему делалась на писателя-конформиста, послушного местной власти, и на республиканский союз, целиком зависящий от Москвы. Строптивая реальность ломала стройность фантазии литературных чиновников. Делегат от Литвы, например, заявил, что Литовский союз писателей отныне никому, кроме правительства республики, подчиняться не намерен. Другие делегаты говорили, что некоторые литературы вообще не имеют своей территории (российско-немецкая, крымско-татарская и другие) и предлагали федерацию не союзов, а «литератур». Я же напомнил, что создан прецедент, когда на одной территории, как, например, в Ленинграде имеют место две писательские организации, а значит это не возбраняется ни союзной республике, ни областям. И если руководство Союза писателей РСФСР в своем официальном заявлении указывает тем, кто не разделяет его курса, на дверь, то куда же деваться несогласным — ассоциации «Апрель» или нам, ленинградцам, или писателям из других городов? Выход будет один — создавать параллельную организацию и не драматизировать это обстоятельство. Главное — при расставании не поливать друг друга грязью, не оскорблять, не унижаться до грубой брани, а тем более не хвалиться чистотой крови и происхождения. Кстати, Ленинград давно уже претендует на статус {422} республиканской организации, поскольку имеет для этого все основания так же, как и Москва. Поэтому я внес предложение сформулировать основной структурный пункт иначе: не «республиканские союзы», а «независимые писательские союзы». Это, по моему мнению, должно было заложить в наш устав запас прочности, поскольку, по всей вероятности, бурные общественные процессы и стремление каждой писательской личности к самоопределению приведут нас в ближайшем будущем к писательским объединениям по разным принципам: территориальным и региональным, идейным и творческим, эстетическим и языковым и даже, возможно, религиозным.

Мы еще не знали, чем закончатся «бурные общественные процессы», когда никакой запас прочности не спасет. Словно предчувствуя это, оба писательских руководителя — В. Карпов, союзный, и республиканский С. Михалков — подали в отставку. Им было отказано. Это по сути все, что объединяло два пленума.

Российский 7?й пленум, по мнению Михалкова, «прошедший лучше, чем предыдущий», действительно, на этот раз не носил характера националистического разгула. Не считать же серьезными инцидентами выходку С. Куняева, преподнесшего Михалкову для передачи Ананьеву «русофобские» мужские трусы «от Абрама Терца» с профилем Татьяны Лариной, или ритуальное заклинание, произнесенное «под занавес» пленума неким Лещенко из Ташкента: «Сколько мы будем позволять им гулять на нашей земле, доколе иуда сионизм будет травить и истреблять наш народ, сколько мы это можем терпеть?» Ну, подумаешь, — крики одобрения и бурные аплодисменты. Это все пустяки.

Были вещи и посерьезней. Это уже упоминавшееся заявление А. Проханова, с которого, кстати, и начались прения, о «ренессансном движении», возникшем «в среде русских писателей», которое «захватило широкие круги культуры, вылилось в рабочую, научно-техническую, армейскую среду». «По существу это зародыш будущей партии национального возрождения», вещал Проханов. Ни больше, ни меньше. Политической платформой «будущей партии» можно было считать итоговое «Обращение к народам России» (не путать с «Письмом писателей России»), которое специальная резолюция пленума предписывала всем низовым организациям публиковать и изучать. И как бы вторя усопшим {423} вождям, Бондарев предостерегал членов союза от фракционной борьбы, поскольку «плюрализм необходим во времена первых поисков», а дальше вступает в действие единомыслие и дисциплина. Не было только призыва обменивать писательские билеты на партийные.

Но нарушать обстановку единодушия на пленуме было некому, инакомыслящие московские писатели на эти мероприятия уже не ходили. Лишь мы, ленинградские отщепенцы, сидели тут, как заложники, со слабой надеждой все-таки еще что-нибудь изменить. Наши выступления — А. Нинова, И. Фонякова, мое — выслушивались с нескрываемой враждебностью. Скажем, когда в порядке обсуждения устава я пытался доказать, что принцип «демократического централизма» для творческой организации не подходит, что это мы, писательские союзы России, должны решать, какую из наших функций делегировать наверх, в Москву, а какую оставить себе, а не наоборот — они даже не поняли, о чем я говорю.

Это не означает, что писатели России все как один следовали курсу своего московского руководства. Кроме Москвы и Ленинграда, оппозиционные настроения были сильны в Казани, Петрозаводске, Новосибирске, Иркутске, Свердловске, Тюмени, Краснодаре, Ставрополе и в других городах. Да иначе и быть не могло — писатели же в основном мыслящие, демократически ориентированные люди. Но литературные бонзы на Комсомольском проспекте в Москве их как бы не замечали. Казалось, угроза распада союзного государства, а вместе с ним и единого Союза писателей на почве протеста против безраздельного диктата центра этих людей нисколько не настораживала. Напротив, им пьянила головы перспектива этого же диктата, теперь уже полностью бесконтрольного, в рамках российского суверенитета. Они не прочь были не только выйти из Союза писателей СССР, но и взять на себя его функции и, разумеется, собственность, что вскоре и попытались сделать. По поводу несогласных бондаревцы писали в своем заявлении: «Пусть лучше нас будет меньше, зато обстановка будет здоровее».