Общее дело

Общее дело

На работу я шел тем же маршрутом, что и двадцать пять лет назад — по Пироговской набережной, через Литейный мост, на набережную Кутузова. Только тогда конечной целью был дом номер восемь, Институт образования взрослых, а теперь — номер четыре. Особняк Шереметьева на Неве отражал всеми своими великолепными зеркальными окнами сияние весеннего неба. Что-то решительно менялось в моей судьбе, потому что и днем, и ночью сквозь сон я был во власти проблем далеких от театра и драматургии. Я перебирал их, как колоду карт, снова и снова, уличая себя в симптомах зацикленности. Я давно мечтал о {341} деле, в которое мог бы поверить. Это томление неизрасходованных сил я угадывал и во многих своих сверстниках. И вот теперь было ощущение реального, чистого дела в руках и лихое чувство освобожденности, азартная уверенность, что нам все по плечу и ничто не преграда. Одолевала старая русская болезнь — легковерие и нетерпение. Хотелось всего и сразу.

Мне вспоминался недавний переворот во Всесоюзном союзе кинематографистов, где вдруг власть захватили новые люди во главе с Андреем Смирновым. Их пьянило чувство независимости и товарищеского единения, вызывавшее общую зависть в творческих кругах. Что-то похожее на эту эйфорию испытывала теперь и наша команда. Двери в кабинете не закрывались, постоянными его посетителями, а лучше сказать, обитателями были Александр Нинов, Герман Балуев, Яков Гордин, Илья Фоняков, Лев Гаврилов, Михаил Чулаки, Александр Рубашкин, Валерий Попов, Михаил Глинка, Нина Катерли, Владимир Кавторин, Геннадий Петров и многие другие, кто принял работу в правлении как личное дело. Мы чувствовали искреннюю поддержку писателей старшего поколения. Идей и проектов было невпроворот, одно совещание следовало за другим, то и дело являлись люди из других творческих союзов, из всевозможных организаций и учреждений. «Нет, так жить нельзя!» — как-то в сердцах сказала Раиса Владимировна. Действительно, темп жизни был необычным для этих прежде степенных и, в общем, малолюдных покоев. И когда кто-нибудь по старой привычке заходил потрепаться или рассказать анекдот, долго ему рассиживаться не удавалось. Конечно, как я понимаю теперь, в нашем служебной лихорадке было много холостых ходов и суетного нетерпения. Я даже не пользовался положенным мне «творческим днем», так как в лавине нахлынувших на меня дел считал это непозволительным расточительством времени. Да и голова была занята.

Моим заместителем был Герман Балуев, прозаик и известный в городе журналист — в прошлом главный редактор «Смены». Мы сразу договорились, что он сосредоточится на газете. Когда нас выбирали, кто-то, кажется, Яков Гордин сказал: о дееспособности этого руководства будем судить по газете — сумеют выпустить ее через год, значит мы не зря им доверили. Балуев в своей лаконичной и безапелляционной манере заявил на секретариате: газету {342} выпустим через полгода, она будет самой лучшей в Ленинграде. Уже было ясно, что от обкома милостей ждать не приходится, поэтому решено было выпускать газету на хозрасчетной основе. Мы послали Балуева за счет союза на курсы по хозрасчету — кто-нибудь из нас ведь должен был разбираться в этом новом деле. Как только мне пришло приглашение в Швецию от председателя Союза писателей Петера Курмана, я переадресовал его Герману — пусть поучится у настоящих газетных магнатов. Одним словом, мрачноватый и замкнутый Герман Балуев вскоре набрал команду, мы выделили ему несколько комнат на третьем этаже и — о чудо! — 21 октября 1989 года газета «Ленинградский литератор» явилась миру. Она вышла в половинном формате, зато на восьми полосах, тиражом 50 тысяч экземпляров. Было заявлено о желании сделать «газету мнений», свободную от мифов и стереотипов, силами писателей и журналистов Ленинграда. Уже первый номер показал, что творческих сил газете не занимать: Сергей Андреев и Нина Катерли, Сергей Довлатов и Михаил Чулаки, Людмила Разумовская и Юрий Помпеев… Спектр обсуждаемых тем — от перспектив демократической революции (!) в стране до проблем торгово-закупочных кооперативов, от планов создания международной ассоциации русскоязычных издательств до очерка психологии деловой женщины. Одна из первых попыток вернуть русскому читателю имя Сергея Довлатова. Одна из первых исповедей советской писательницы о своих духовно-религиозных исканиях. Поздравление партийным работникам по поводу повышения им зарплаты. И так далее. А чтобы никто не сомневался, что у ленинградского союза отныне есть общественная трибуна, мы опубликовали письмо секретариата в различные инстанции в защиту журнала «Октябрь», вызвавшего гнев литературных генералов России своими публикациями произведений Василия Гроссмана и Андрея Синявского. Газета не удержалась, чтобы не дать свой саркастический комментарий — напоминание об арестованном романе и арестованном писателе, к чему в свое время приложили свой «одобрямс» вершители нынешней кампании. Через месяц на 6 пленуме нам припомнят это письмо, как и многое другое.

Что говорить, для Александра Александровича и его отдела наша газета была не подарок. Нет, она, конечно, прошла перед запуском в типографский станок обязательную цензуру (ну, там, {343} насчет государственных тайн, пропаганды войны или порнографии), но идеологического досмотра, как все многотиражки в городе, миновала. Да уж не была ли это первая вольная газета в нашем городе? Уж слишком у нее было ярко выраженное демократическое направление. От нее за версту несло неслыханной дерзостью, независимостью и достоинством. Было отчего «почесать репу».

И надо ж было случится такому «совпадению», что уже на втором номере типография газеты «На страже Родины», где на коммерческих условиях (по договору и за хорошие деньги!) печатался «Литератор», оказалась «под угрозой перегрузки» и в сотрудничестве нам отказала. Два месяца Герман Балуев вместе с типографией готовился к выпуску — расчистили и создали отдельный участок, закупили специальное оборудование. И вот оказалось, что «Литератор» создает угрозу изданию брошюр к выборам. Но брошюры-то печатаются на других станках, — убеждал политработников Балуев, — а газетное оборудование типографии работает всего по несколько часов в день, остальное время простаивает. Политработники были неумолимы. Я мобилизовал Михаила Дудина и мы пошли с ним в политуправление округа. Генерал поулыбался, повздыхал, но дал понять, что сделать ничего не может. Было ясно, как божий день, что поступило указание из Смольного. Наше поздравление с повышением зарплаты видимо задело их за живое. Выпуск газеты был под угрозой.

И тут Герман Балуев проявил выдержку и холодный расчет. Как ни в чем не бывало, он заключил договор с типографией маленького городка Тосно. Увеличивались накладные расходы, но зато юридически взаимовыгодный союз был неуязвим. Так и провозили тираж все последующие годы на машине из Ленинградской области. Газета вскоре окрепла, обросла авторами и талантливыми сотрудниками, приобрела оригинальное художественное оформление. Не прошло и года, как она стала любимой газетой интеллигенции, раскупали ее нарасхват. Я сам видел ее в день выхода в руках чуть ли не у каждого депутата Ленсовета. Она пользовалась повышенным спросом не только в Ленинграде, но и в Москве, да и в других городах (говорили, что в Киеве ксерокопированный экземпляр нашего «Литератора» идет за рубль).

{344} Творческо-производственное объединение, которое учредил Балуев вместе с союзом, затеяло издание литературных приложений к газете — два выпуска в месяц по полтора печатных листа каждый. Были выпущены бунинские «Окаянные дни», «Несвоевременные мысли» М. Горького, но вскоре груз оказался непосильным. Один Бог ведает, как выкручивался главный редактор, когда резко подскочили цены на бумагу, краску и прочие расходы, как организовывал распространение, транспортировку, как расплачивался с сотрудниками. Конечно, газета забирала все его силы и он не смог работать в союзе, поэтому вскоре моим заместителем стал Валерий Попов. Газета просуществовала три года, пройдя с нами всю череду волнующих и беспрецедентных событий, пока ее не задушило любимое детище демократии — рынок, за который мы вместе с нею боролись. Жалобы и мрачные прогнозы мы слышали и раньше, но однажды наш угрюмый главный редактор сказал решительно: «Всё, не могу». И с того дня газета Петербургского союза писателей «Литератор» стала принадлежать только истории. Я и в самом деле убежден, что она останется в ее анналах ярким документом времени, более достоверным, чем какой-нибудь тогдашний официоз.