Три поездки - 2

В Болгарии мы оказались с Алексеем Дударевым из Минска как самые востребованные советские драматурги в этой стране. Почти все, что мы у себя писали, здесь ставили да не в одном театре. Замечательного парня мы встретили в местном представительстве ВААПа — литературно осведомленного, сноровистого. Мы еще подумали: вот бы и в других странах наши парни так же хорошо выполняли агентские обязанности в перерывах между своим основным делом. Поездка оказалась приуроченной к премьере спектакля «Смотрите, кто пришел!» в театре «Слеза и смех». В Народном театре Ивана Вазова шла Алешина пьеса «Вечер», добрая, мудрая притча о трех стариках, каждый из которых распорядился своей судьбой по-своему, а старость теперь подводит общий итог. Я заметил — на болгарской почве, православной, полукрестьянской и социалистической, наши сочинения не вяли, приживались охотно, как дома, не испытывая отторжения.

Однако пьесу о парикмахере Кинге, соловье частного бизнеса, как и в других соцстранах, здесь долго придерживали. Теперь {312} видимо она оказалась кстати. На премьере в переполненном зале при стечении всей Софии (в том смысле, как говорят: вся Москва) реакции были такие же, как в Москве 1982 года. В текст вслушивались с настороженным вниманием, отзывались на каждую реплику. Иронические монологи Кинга о грядущем торжестве коммерсантов принимали смехом и аплодисментами. Для меня пикантность спектакля состояла еще и в том, что Шабельникова, интеллигентного лоха, играл актер, известный советским телезрителям как необычайно убедительный исполнитель роли Карла Маркса в каком-то многосерийном фильме.

София начала марта 1987 года запомнилась пронзительным морозным ветром и каким-то холодом неопределенного общественного ожидания. Коллеги-писатели говорили, что плохо знают, что происходит в Москве, так как русские газеты не продаются. Номер «Правды» из-под полы идет за большие деньги. Компартия воздерживается от комментариев, болгарская пресса, естественно, тоже. Поэтому на встречу с двумя российскими драматургами в Дом советской науки и культуры пришло очень много народу. Пригласили писателей и театральных деятелей не только из Софии, но и из других городов. Планировался, естественно, разговор о современной советской драматургии, но вопросы из зала быстро повернули его в русло политики. Алеша Дударев то ли в силу характера, то ли по причине своей оторванности от Москвы в основном отмалчивался. Поэтому отдуваться пришлось мне. Я рассказал все, что знал, о Горбачеве, о перестройке, о гласности, о брожении в обществе и смуте в интеллигенции, о попытках идеологического реванша. Многое для них звучало как откровение. Впрочем, заявил я, как всегда безответственно, вас тоже это ждет, но вы пройдете этот путь быстрее, чем мы. Советский атташе по культуре позже скупо прокомментировал нашу встречу: такого открытого разговора, сказал он, здесь еще не было, но ваш прогноз не всем может понравиться. Я ответил, что я не политик и могу позволить себе субъективные суждения.

А в том, что страна на переломе, сомневаться не приходилось. Друзья рассказали нам, что незадолго до нашего приезда в Софии произошли некоторые события. Американское посольство как-то утром на своей витрине вывесило списки высших партийных руководителей, имеющих счета в зарубежных банках. У {313} витрины, естественно, стали собираться возбужденные люди. Полиция оттеснила толпу и оцепила этот квартал. Последовали какие-то ноты и статьи в газетах о злобной клевете и подрывной деятельности. Тогда на следующее утро, когда, казалось бы, все устаканилось, горожане могли увидеть на той же витрине те же списки, но уже с номерами банковских счетов. Снова пришла полиция. Вот под впечатлением этого скандала и пребывала в те дни София. Горячи были тогда и этнические проблемы да, наверное, и другие, нам неведомые. Здание ЦК партии в центре города — огромное, холодное, остроугольное — напоминало одинокий корабль, дрейфующий в океане. Машины его еще работали, но явно на холостом ходу. До гибели его оставалось уже не так много.