Армия - 5

Часть 4. Есенин

С самодеятельностью шло дело очень туго. На хор сгоняли солдат на сцену и заставляли их голосить, кто-то сам рвался показать свое умение, и приходилось на него рассчитывать потому, что другого не было вообще. Юра с ними репетировал, и даже при его терпении и понимании тех привилегий, которые мы получили, он срывался, бросал аккордеон и посылал всех к какой-либо далекой матери. Потом остывал и снова принимался за разучивание, но лучше от этого не становилось. Все это напоминало работу по вытягиванию бегемота из болота.

Не прекращая репетиций, решили что-нибудь сотворить сами. Знал я массу стихотворений, правда, никогда не декламировал. Прочитал Юре несколько стихов, остановились на Маяковском и Есенине. Для подкрашивания моего неумелого чтения решили ввести аккомпанемент, Маяковского - в мажоре, Есенина - в миноре. Попробовали, - терпимо, и объявили вечер поэзии. На наш концерт пришли только женщины, зал было полупустой.

Маяковского проходили в школе, часто передавали по радио, лучшие наши артисты великолепно читали поэмы Владимира Владимировича, и мне с ними никак нельзя было тягаться, но троечку вещей оставили, учитывая политический момент. Есенина реабилитировали в середине пятидесятых, а в школе его даже не просили прочитать факультативно. Целое поколение вообще не слышало, кто такой Сергей Есенин.

Начали мы с громоподобной поэмы: «Я земной шар чуть не весь обошел, и жизнь хороша, и жить хорошо!». После каждой вещи я удалялся за кулисы, зрители ждали, я как бы должен был смочить горло. Тогда еще не было сочинено музыки к стихам Сергея Есенина, и слова звучали сами по себе. Проведите эксперимент, прочтите четверостишье: «Выткался на озере алый свет зари. На бору со звонами плачут глухари. Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло. Только мне не плачется - на душе светло», и пропойте эти же слова. К удивлению, вы заметите, что с мелодией исчез запах слов и образность представления, за то добавилась певучесть и ритмика, которую вы не можете нарушить по своему усмотрению. Так вот тогда стихи Есенина звучали совсем по-другому, чисто и звонко, создавая череду ярких картин, которые у каждого вызывали определенные ассоциации, связанные с его прошлым, и, кажется, каждый стих проникал в нас в глубь и шевелил, что-то сокровенное. Подготовленная нами программа закончилась довольно быстро, публика уходила, по нашему мнению, не удовлетворенная, что-то я им не дочитал, что они хотели услышать еще. По прошествии некоторого времени к нам подошла председатель женсовета, и попросила провести вечер поэзии С. Есенина, объясняя тем, что многие хотели бы послушать стихи, но на первый вечер попасть не смогли. Оказалась, что те, кто был на первом вечере, так расхваливали наше выступление, что многим тоже захотелось послушать нас.

Ко второму выступлению мы подготовились основательнее. Я проштудировал все книги о Есенине, которые были в библиотеке, выучил еще десятка два стихов, продумал порядок их исполнения и заполнения пауз маленькими рассказами из жизни Сергея Есенина. С Юрой мы отказались в аккомпанементе от конкретных мелодий, а остановились на неопределенности, просто любой импровизации в ре-миноре. На этот раз зал был заполнен почти полностью, пришли жены офицеров с детьми, женщины из общежития, несколько солдат. Мы были в ударе. В завершении я прочитал «Персидские мотивы», которым больше всего восхищаюсь до сих пор: «Никогда я не был на Босфоре, ты меня не спрашивай о нем. Я в твоих глазах увидел море, полыхающее голубым огнем. Не ходил в Багдад я с караваном, не возил я шелк туда и хну. Наклонись своим красивым станом, на коленях дай мне отдохнуть». Или какое чудо: «Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому, что я с севера, что ли, я готов рассказать тебе поле, про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ. Потому, что я с севера, что ли, что луна там огромней в сто раз, как бы ни был красив Шираз, он не лучше рязанских раздолий. Потому, что я с севера, что ли. Я готов рассказать тебе поле, эти волосы взял я у ржи, если хочешь, на палец вяжи - я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле». Жемчужиной стихов Есенина я заканчивал концерт:

«Я спросил сегодня у менялы, что даёт за полтумана по рублю, как сказать мне для прекрасной Лалы по-персидски нежное люблю?»……..

В библиотеке пропали все до одной книги Есенина и о Есенине после нашего концерта, и никогда больше туда не возвращались. Значит, мы приоткрыли дверь к Прекрасному для кого-то, а это стоит многого.

Концерт самодеятельности прошел буднично, никто не рвал жилы. Все шло по сценарию тривиальной самодеятельности, и по правде сказать, даже не запомнилось ничего особенного. Единственное, что все отметили, была толкучка и неразбериха на сцене, что чаще всего бывает, когда тьма солдат пытается найти свое место. Неожиданным положительным последствием было решение руководства воинской части создать агитбригаду и включить в нее отличившихся на концерте. Естественно, в бригаде был весь оркестр и еще четверо гражданских и четверо солдат.

Все лето мы ездили по ближайшим поселкам и деревням от Шарьи до Мантурово. Отправлялись на автобусе на два-три дня, возвращались, шли в наряд и снова в автобус. Время не было даже на репетиции, халтурили, по возможности умело, каждый был должен делать на сцене все: и петь, и играть, и декламировать, и плясать. И мы не стесняясь, брались за то, что умели, и что никогда не пробовали делать, благо аудитория была у нас не привередливая, ей нравилось все, без исключения. Я читал стихи не только Маяковского и Есенина, но и Рождественского и Евтушенко. Особенно деревенской публике нравилась сказка Пушкина: «О попе и его работнике Балде». Это лето было у меня самым безоблачным в армии, самым беззаботным. В отделении я бывал лишь изредка, воспитанием молодых солдат занимались мои ефрейторы. Партийные лидеры части создали агитбригаду, и тем самым в какой-то мере освободили нас от несения воинской службы, не потому, что хотели развеселить колхозников, а потому, что хотели привлечь новые кадры в часть. И мы, молодые, красивые, были яркой рекламой привлекательной жизни в воинской части, как «Баунти - райское наслаждение».