Машина завертелась со все растущей скоростью. Сотрудников редакции одного за другим вызывали в кабинет директора на допрос: как они могли пропустить клеветническое, политически вредное, антисоветское утверждение? Из Москвы приехал директор всего «Советского писателя» (в Ленинграде только филиал) Н. В. Лесючевский, бушевал, грозил выгнать, требовал автора.
Встреча с московским директором состоялась в кабинете ленинградского, Кондрашева, на третьем этаже Дома книги — это бывший дом Зингера, фабриканта швейных машин, который в двадцатых годах воспел Заболоцкий (о нем здесь вспомнить необходимо — из дальнейшего станет ясно, почему):
Там Невский в блеске и тоске,
В ночи переменивший краски,
От сказки был на волоске,
Ветрами вея без опаски.
И, как бы яростью объятый,
Через туман, тоску, бензин,
Над башней рвался шар крылатый
И имя «Зингер» возносил.
Кроме Лесючевского и Кондрашева, в кабинете сидел Орлов. Его читатель уже знает, но с директорами надо его познакомить.
Николай Васильевич Лесючевский — личность для своего времени характерная. Много лет стоит он во главе крупнейшего советского издательства, главного по изданию советских писателей. Его заслуги перед родной литературой велики: Лесючевский — автор доносов, на основании которых с 1937 по 1953 год были арестованы и уничтожены писатели. Документально подтверждено его участие в арестах Бориса Корнилова, расстрелянного в 1938 году, и Николая Заболоцкого, умершего своей смертью после реабилитации, но просидевшего в лагерях восемь лет. Крупнейший историк русской литературы, пушкинист Юлиан Григорьевич Оксман однажды во время торжественного заседания памяти Пушкина, на сцене Большого театра, отказался подать Лесючевскому руку. Там были разные представители — от Союза писателей, от Литературного музея; увидев Лесючевского, Ю. Г. Оксман громко спросил: «А вы здесь от кого? От убийц поэтов?» Когда после 1956 года тайное стало явным и доносы обнаружились, некоторые писатели потребовали привлечь Лесючевского к ответу. Он написал заявление в партийный комитет Союза писателей (я читал этот фантастический документ), в котором объяснял, что всегда был преданным сыном своей партии, свято верил в ее непогрешимость и в правильность ее генеральной линии и, составляя по заданию партии разоблачительный комментарий к стихам Корнилова, был убежден в преступности поэта, который, изображая диких зверей, конечно же зашифровывал в зоологических образах советское общество. В 1937 — 1938 годах он, Лесючевский, был горячим, бескомпромиссным комсомольцем, и вина его разве только в том, что он слишком безоглядно был предан высоким идеалам коммунизма. По поводу доноса о Заболоцком он, кажется, не оправдывался, но ведь автора «Столбцов» или «Лодейникова» так легко было обвинить в контрреволюции! Достаточно было процитировать строки:
Лодейников прислушался.
Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Объединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее...
а процитировав, сказать, что слово «природа» следует понимать в смысле «советское общество». Это оно — «ад», это оно — «вековечная давильня». Не расстреляли Заболоцкого случайно, слишком уж глупое было сфабриковано обвинение: будто он в каком-то ленинградском дворе закопал танк, а во главе его террористической организации стояли два писателя из группы «Серапионовы братья»: Тихонов и Федин. Заболоцкому в тюремной уборной попался обрывок газеты с именем К. Федина, уже тогда видного советского деятеля (а до того думал Заболоцкий, что и Федин, и Тихонов расстреляны). Спас Заболоцкого клочок газеты, позволивший ему оправдаться; Лесючевский же сделал все от него зависящее, чтобы его погубить. Вот он теперь и сидел передо мной — «от убийц поэтов». Сидел в кабинете своего ленинградского ставленника, Кондрашева.
Свободное копирование
