Александров не только остался преподавателем, он даже защитил докторскую, получил звание профессора и дожил в институте до почтенного семидесятилетнего возраста. Но всегда над головой его висел дамоклов меч — в любую минуту ему могли припомнить те анонимки.
Вот почему профессор Александров, поднявшись с намерением задать несколько вопросов, произнес вместо этого речь, — сам того не желая. Нет, он не клеймит Эткинда, не называет его подпольщиком или террористом, он держится в границах приличия:
-> Мы должны вдумываться в нашу деятельность и в деятельность окружающих нас товарищей, — тянет он многими уже пережеванную мочалу и с удовлетворением отмечает про себя, что говорит полную бессмыслицу. — Следует обращать внимание не только на научную, но и на политическую активность преподавателей.
Вторая фраза ничуть не содержательнее первой, и Александров садится с сознанием выполненного долга и избегнутой опасности. В самом деле, он не покривил душой, дурного не сказал, товарища не предал, но и начальство как будто удовлетворится: от него и не ждали политической речи (для этого есть другие), он просто должен числиться в списке выступавших — свою роль в этом спектакле он сыграл. И все довольны.
Все довольны. И даже я не заявлю профессору Александрову претензий. Мне, конечно, жаль, что он не поставил вопросов, которые тревожили его, которые рвались наружу. А все же не это меня удручает, — другое: благородный, интеллигентный, неравнодушный человек, даже он превратился в осторожного себялюбца-обывателя. Да и может ли быть иначе? Одно из самых страшных свойств системы: искажение людей, уничтожение их как самостоятельно существующих и себя проявляющих индивидуальностей. И еще мне горько: человеческий голос так и не прозвучал ни разу на этих заседаниях — ни утром, ни днем.
Может быть, он прозвучит вечером?
Свободное копирование
