Жизнь в Минусинске - 20

Чтобы не повторяться впоследствии, Клеменцом я и заканчиваю новые знакомства в Минусинске в период отсутствия моей жены и перехожу прямо к моменту возвращения Валерии Николаевны.

 Она возвратилась осенью 1883 г. и скоро заболела тифом, который, вероятно, захватила в тюрьмах. К счастью, болезнь появилась в легкой форме и, благодаря тщательному уходу, скоро дело пошло на выздоровление. Но тут явилась новая беда. Еще жена лежала в постели, как ночью явилась обыкновенная полиция и жандармы во главе с Ивановым, произвели обыск и потребовали ареста Валерии Николаевны. На это я категорически заявил, что ни под каким видом не допущу взять больную женщину, если бы это стоило мне жизни. Ехидный Иванов отвел меня в сторону и стал шептать, что он употребит все усилия "завтра же" освободить Валерию Николаевну, так как вполне понимает тяжесть положения, но что сейчас сделать этого не может; он просил меня "не протестовать", ручаясь, что жена немедленно будет помещена в тюремную больницу "при самых благоприятных условиях". Но я и на это не согласился и вторично заявил, что буду сопротивляться. Я знал превосходно, что со мною могут сделать что угодно, что протест мой ни к чему, но видел в то же время, по поведению Иванова, что им затеяно какое-то ничтожное дело, вероятно, в отместку за побег, и арест является просто делом личной его инициативы. Мое предположение оправдалось: жандармский офицер, выразив соболезнование, согласился оставить Валерию Николаевну до выздоровления в квартире под домашним надзором.

 Нужно ли говорить, что перспектива очутиться в тюрьме тотчас после выздоровления не представляла ничего утешительного, и здоровье жены сразу ухудшилось. Однако, наши милые доктора вылечили Валерию Николаевну, и ее тотчас же засадили в минусинскую тюрьму. Это заключение было более чем оригинально. Какое-то "дело" было изобретено, несомненно, самим жандармом Ивановым, и он, побаиваясь, что ничего из этого не выйдет, предоставил жене невиданные льготы. Во-первых, мне разрешили перевести в камеру домашнюю обстановку, включая ковер на стену. Затем, камера не затворялась, и я сидел у жены по целым суткам, уходя лишь перед поверкой. Словом, это была вторая бесплатная наша квартира, с тою лишь разницей, что Валерия Николаевна не могла выходить за ограду тюрьмы. Одновременно я, конечно, энергично протестовал против ареста и добился, что жену, до окончания "дела", освободили на поруки. Вскоре после этого Иванов вызвал ее на допрос, при чем выяснилось нечто изумительное, возможное только в нашем бесправном отечестве. "Видите ли что,-- конфузливо сказал жандарм,-- ваше дело мне прислали из Красноярска обратно, потому что в нем нет... обвиняемых, а все свидетели; так вот я решил вас, Валерия Николаевна, допросить теперь, как обвиняемую!!" Он положил перед нею печатный бланк и просил ответить на соответствующие вопросы. Комментарии, конечно, излишни. "Дело" это так и лопнуло. Ничего не вышло и из другого изобретения Иванова: на основании доноса какой-то арестантки, что Валерия Николаевна "давала читать стихотворения Некрасова", он хотел возбудить дело "о пропаганде в минусинской тюрьме!"

 Но как ни бессмысленны были все эти жандармские выпады, они причиняли массу неприятностей и до-нельзя расстраивали нервную систему. Кроме того, они могли иметь значение в смысле увеличения срока ссылки, а для Валерии Николаевны это был вопрос жизни. Родные ее все же не были устроены, и она жила мечтой, по окончании срока ссылки, возвратиться в Россию свободною. Этот срок кончался 9 сентября 1885 года, но, с одной стороны, побег, с другой, эти нелепые "новые дела" давали мало надежды на благополучный выезд из Сибири в назначенное время.

 Понятно, такие обстоятельства не могли способствовать хорошему настроению, и последний год пребывания Валерии Николаевны в Минусинске носил далеко не розовую окраску, тем более, что и здоровье ее оставляло желать много лучшего.