Из тюрьмы в тюрьму - 8

 Но меня более всего интересовали процессы, действующими лицами которых были близкие мои знакомые, как Владимир Дебагорио-Мокриевич, Маруся Ковалевская, Валериан Осинский. Я ничего не знал об их судьбе, так как суд над ними происходил в бытность мою за границею. По той же причине не осведомлен был я и о Чигиринском деле. Больше других обо всем этом должен был знать Иван Карпович Дебагорио-Мокриевич, и я, что называется, насел на него, требуя возможно более подробных данных. Он согласился, заявив, что не ручается за точность своих сведений, так как не имел возможности получить все из первоисточников. Брат его, Владимир, был арестован в Киеве в январе 1879 г. Знаменитый жандарм Судейкин, по приказу еще более знаменитого начальника киевского жандармского управления, полковника Новицкого, отправился искать его в дом Косаровской, на Жилянской улице. Но Владимир был в это время в соседнем доме, по той же улице, у курсистки Бабичевой, что и спасло его от смертной казни. Дело в том, что бывшие в доме Косаровского оказали вооруженное сопротивление, при чем убит был один жандармский унтер-офицер, Владимир же был взят в квартире Бабичевой без сопротивления. Следствие, повидимому, выяснило, что в жандармов стреляли студент Харьковского ветеринарного института, Людвиг Брантнер, и народный учитель, Владимир Свириденко. По крайней мере, только этих двух приговорили к смертной казни, которая и приведена была в исполнение через неделю после суда, происходившего в начале мая 1879 г. Кроме них судились одновременно, как террористы, арестованные в доме Косаровской и в квартире Бабичевой, 12 лиц, причем Владимир Дебагорио-Мокриевич, Маруся Ковалевская, дочь действительного статского советника, Наталия Армфельд, сын купца Позен и рабочий-грек Феохари были приговорены к 14 годам каторги, а еще трое -- к каторжным же работам на срок от б до 10 лет. Остальные на поселение. Одновременно с этим делом рассматривалось и дело Валериана Осинского. Происходя из рода весьма состоятельных дворян Донской области, он, по окончании Таганрогской гимназии, воспитывался в С. Петербургском Институте Путей Сообщения. Красавец по внешности, обаятельный по внутреннему содержанию, необыкновенной храбрости, он уже на студенческой скамье пользовался большим влиянием среди товарищей, а когда, в целях революции, оставил институт, без труда становился во главе террористических предприятий, быстро передвигаясь с севера на юг и служа связью между ними.

За Осинским числился целый ряд необыкновенно смелых террористических деяний. В Киеве он вместе с Владимиром Дебагорио-Мокриевичем задумали план революционной деятельности, но арест Осинского, состоявшийся также в январе 1879 г., помешал осуществлению задуманного. Полиция, осведомленная о мужестве Валериана, решила взять его на улице. Это сделано было также капитаном С.удейкиным, который производил арест в доме Косаровской. Осинский не успел выхватить револьвера, а потому вступил в жестокое единоборство с десятью жандармами, с трудом овладевшими им. У него найден был, между прочим, яд. Очевидно, Осинский предпочитал лучше умереть, чем быть схваченным, но он не рассчитывал, что его возьмут на улице. Одновременно с ним была арестована дочь богатого помещика Новгородской губернии и генерала, София Лешерн-фон-Герцфельд, и Волошенко, псевдоним которого был "Волк". Все они судились одновременно с Владимиром Дебагорио-Мокриевичем, при чем Осинский и Лешерн были приговорены к смертной казни. Первый был казнен одновременно с Брантнером и Свириденко, а казнь Лешерн заменена была бессрочной каторгсй. Говорили, что она просила, чтобы ее казнили вместе с Осинским.

 По этому поводу началась характеристика покойного. Я, между прочим, сказал, что, несмотря на некорректный поступок Осинского по отношению меня на сходке, я никогда не чувствовал к нему неприязни, совершенно уверенный, что его деяния являлись следствием глубокой убежденности. Иван Карпович, согласившись с таким моим мнением об Осинском, добавил, что, не взирая на ряд террористических фактов, несомненно совершенных покойным, он был чрезвычайно мягкий человек, бравшийся за револьвер только ради идеи, не чувствуя никакой ненависти к лицам, на которых покушался. Наконец, Иван Карпович добавил, что, по слухам, Осинский, сидя в тюрьме, глубоко страдал, будучи совершенно разочарованным в терроре. Только гордость не позволила ему открыто в этом признаться. Он пошел на виселицу необыкновенно мужественно. Забегая вперед, скажу, что много также я получил подтверждений относительно мягкости, если не нежности, Осинского. Именно в воспоминаниях И. С. Джабадари о процессе пятидесяти прочел следующее: "Следствие приближалось к концу, когда, однажды, во время допроса какого-то свидетеля, поднялась страшная возня на хорах; мы видели только, что хоры наводнились вдруг жандармами, выталкивавшими оттуда всю публику. Не зная в чем дело, мы думали, что Петеро (председательствующий на суде) распорядился на дальнейшие заседания публики не допускать; только вечером, когда я пришел к себе в камеру и в обычное время принял участие в своеобразном заседании нашего тюремного "клуба" (так назывались разговоры через водосточные трубы), вдруг в моем "клубе" я слышу ко мне обращается незнакомый голос: "Здравствуйте, Иван Спиридонович, я так полюбил вас и всех ваших товарищей, познакомившись с вами при чтении обвинительного акта, что сам попал к вам в тюрьму".

 Это был Валериан Осинский, о котором я еще ничего не слыхал раньше и обращение которого по имени отчеству, что в нашей среде не было принято, поразило меня.-- Неужели вы попали сюда из любви к нам?-- полушутя спросил я Осинского.-- "Из любви, Иван Спиридонович, ей-ей, из любви. Я так полюбил ваших женщин, этих небесных ангелов, я так полюбил ваших рабочих и всех вас, кавказцев и русских, что хотел дать возможность полюбить вас и широкой публике, и задумал я с товарищами снабдить публику, не имеющую билетов на вход в зал заседания, поддельными билетами, которые мы и отпечатали сами. В первый день, т. е. вчера, нам удалось вместо 50-ти впустить свыше 200 человек, но на 2-й день, когда мы роздали уже 500 билетов, и вся эта публика разом осадила хоры, жандармы догадались, и я вместе с товарищами моими, раздававшими билеты у входа, попали сначала в участок, а затем и к вам в тюрьму".

 Все это Осинский говорил спеша и волнуясь от непривычного и крайне неудобного способа разговора по трубам. Такое открытое выражение любви к единомышленникам -- нам, столь редко встречавшееся в революционной среде того времени, меня чрезвычайно поразило и возбудило горячее чувство к нему. Я просил, чтобы на другой день во время гулянья он подошел к моему окну первого этажа, чтобы я мог видеть его; он подошел, и мы долго и молча смотрели друг на друга; я до сих пор помню это прекрасное юношеское лицо с большими горевшими радостью глазами. За это недозволенное, хотя и молчаливое свидание, его сейчас же перевели в другую камеру, и с тех пор я его больше никогда не видал. Я пошел в каторжную центральную тюрьму, а он через два года был казнен.

 Что касается Чигиринского дела, разбиравшегося через месяц после процессов Мокриевича и Осинского в начале июня 1879 г., то Иван Карпович, обвиняя участников в составлении от имени царя подложных грамот, которые довели невежественную массу до восстания, причем около 50 крестьян приговорены были к арестантским ротам, был доволен, что брат его не принимал в этом деле участия.