Петровская больница - 2

Петровская больница Московского губернского земства имела хорошее прошлое. Врач Александра Гавриловна Архангельская, умершая в 1905 году, оставила и до моих дней славу о себе. «Барыня наша», — вспоминали с любовью и уважением старики. Архангельская была отличным окулистом и хирургом. Больница и все окрестные деревни были заполнены больными, съезжавшимися, по подсчетам заведующего губернским санитарным бюро Московского земства, доктора И.В.Попова, к Архангельской из 26-ти окружных губерний. Больница была прекрасно обстроена. Терапевтический корпус с центральным отоплением, проведенной холодной и горячей водой, был просторен, светел и наряден. Через дорогу от усадьбы больницы лежала знаменитая усадьба Демидовых с дворцом и флигелями, построенными М.Ф.Казаковым при Екатерине II. Парк, река Десна, чудесная церковь у парадного въезда в усадьбу. Дворец уже без окон и дверей, восьмигранной формы, с широким куполом, благородных линий екатерининского величия. Четыре флигеля по радиусам дворца с закругленными входами, создающими, вместе с дворцом, изумительный архитектурный ансамбль.

В Москве уже серели улицы булыжником. Здесь же лежала зима, было бело, заброшенно, пустынно. Часть флигелей также зияла пустыми глазницами своих окон. Тишина и безлюдье пугали. Москва была близка по расстоянию и далека по достижению. Поезд приходил и уходил по одному разу в сутки. Телефонной связи не существовало. Поражал разительный контраст столицы и глубокой провинции, почти со средневековым укладом жизни. Керосину не было. Горели фитильки. С едою было затруднительно. Деньги, менявшие свой курс ежедневно, были не в спросе. В жизни деревни чувствовался, еще больше, чем в городе, конфликт между старым и новым. Старое из сознания не ушло, новое еще не привилось. Получалось впечатление «всех сбитых с толку». Обо всем этом можно было думать в сгустившихся сумерках, при плохонькой керосиновой лампе в первый длинный вечер.

На утро же эти думы должны были уступить свое место заботе о больном человеке. Работы было много, врачей было мало — всего два, я третий. «Размеренный труд есть главный ключ к человеческому счастью», — сказал замечательный Уильям Мейо. Это глубокая правда. В девять часов утра я начинал обход больных своего отделения, и это было всегда настолько содержательно, интересно и нужно, что я всегда шел с охотою. К одиннадцати приходил домой, к завтраку. К этому времени Володя уже обычно был выбрит и одет, стол накрыт и хорошо сервирован. Подавали какую-то кашу на молоке и кофе, а по воскресеньям — горячий пирог. После завтрака, неспешного, но и не длительного, я уходил принимать больных. Прием был неограничен, обычно бывал невелик, но бывал и многолюден. Приема я не любил, а все же и в нем был свой интерес. К двум-трем часам дня я был уже дома. В три часа подавался обед. До пяти я читал, гулял, лежал, в зависимости от погоды и настроения. В пять часов опять шел в отделение и оставался там по потребности, но не позже восьми-девяти часов вечера. В девять часов подавался ужин, также нарядно, как и обед. Вечер до двенадцати проходил по-разному. Если мы были только с Володей вдвоем, расходились по своим комнатам, и каждый занимался своим делом. Так же было и при Александре Петровне. Но часто вечер проводили все вместе или у камина, или у рояля, или на прогулке и балконе летом.