Донжуанство Валентина добром не кончилось -- ни для него, ни для меня. Он потерпел поражение, а я лишился в нем честного и усердного, хотя и смешного слуги.
Через месяц после этих писем, когда, возвратясь вечером домой, я позвонил у дверей, Валентин, против обыкновения, медленно отворил мне дверь, не снял с меня пальто и тотчас скрылся в свою комнату. Я заглянул к нему. Он лежал на постели.
-- Что с тобой: ты нездоров? -- спросил я с испугом.
-- Ничего-с, я полежу немного, отдохну... голова болит немножко.
Подле него был графин с водой, пахло уксусом.
-- Ты скажи, что такое? -- спрашивал я.
-- Не беспокойтесь... извольте ложиться, я ушибся, отдохну, пройдет...
-- Где ушибся, как? доктора надо позвать...
-- Ради бога, не надо ничего-с: завтра отдохну...
Я, однакож, не удовольствовался этим, спустился вниз и узнал на дворе, что с Валентином случилась история. Дворники рассказали мне, что он в сумерки пошел-таки "какетничать" с Лизой, здоровой мастерицей-прачкой, вызвал ее на второй двор. Хозяйка заметила это -- и исполнила над ним свою угрозу, с помощию какого-то, .должно быть, соперника Валентина, кажется жениха Лизы, и если и не "разодрала ему всю лицо", однако значительно исцарапала. Соперник тоже напал на него, ругался, сбил с Валентина фуражку и старался схватить его за ворот. Валентин мужественно отражал нападение, не давался, кричал.
Дворники старались рознять их. Словом, вышел скандал.
Наконец их розняли. Валентин, измятый, с разорванным платьем, с расцарапанным лицом, удалился, при общем хохоте дворни, к себе в комнату.
Наутро он по обыкновению принес мне чай. Щеки и нос у него побелели почти совсем, на одной щеке и на лбу была царапина, впалые глаза смотрели тускло.
-- Что такое было вчера? -- спросил я.
-- Пожалуйте мне расчет и паспорт! -- тихо сказал он в ответ на мой вопрос.
-- Вот тебе на! Да ты расскажи, что такое...
-- Позвольте мне паспорт, -- настойчиво повторил он. -- Я сейчас извозчика приведу и уеду...
-- Дворники говорили, что у тебя вышла история... расскажи!
-- Нечего рассказывать-с: это мое дело. Только в этом разбойничьем доме я и дня не проживу... Еще убьют, чего доброго! Позвольте расчет и паспорт...
-- Это решительно?
-- Да-с, решительно, -- уныло прибавил он.
-- Но ведь я имею право задержать тебя три дня, пока приищу кого-нибудь на твое место: нельзя же мне оставаться одному!
-- Я уж это сделал: когда вы почивали, я сходил к знакомому человеку: он сейчас придет и побудет, пока вы приищите другого. А меня, сделайте милость, отпустите сейчас же.
Он почти со слезами кончил эту просьбу. Я с глубоким сожалением согласился, и когда пришел человек, я отдал Валентину паспорт и сверх жалованья прибавил награду. Он поцеловал меня в плечо и прослезился.
-- Да ты подумай... может быть, обойдется, я спрашивать не стану! ты такой исправный и честный слуга!.. Мне жаль расставаться с тобой, право! -- пробовал я уговорить его. -- История эта забудется. Ты получил жестокий урок и, конечно, больше за женщинами ухаживать не станешь...
-- Как можно! Стану-с. Только не с таким необразованным мужичьем, как здесь. Буду выбирать по себе, где благородно и деликатно...
-- Подумай, -- удерживал я, -- все перемелется... Мне жаль тебя!
-- Покорнейше благодарю -- нет, нет-с, я уйду!
Он был так расстроен, что я больше не настаивал. Он быстро собрал свои пожитки и уехал. Долго еще после него, по привычке, по вечерам, у меня иногда звучало в ушах:
И зри-мо ей в минуту ста-ло
Незри-мое с давни-шних пор!!.
Свободное копирование
