В Черном море
Простояли мы два дня у пристани, ожидая, чтобы нас взяли на буксир. Все вокруг было в движении; никогда, вероятно, не видел севастопольский порт такого скопления судов и людей.
Перегруженные войсками транспорты, глубоко осев в воду, направлялись к внешнему рейду. Помосты у пристани дрожали под тяжелыми шагами грузившихся полков. Казаки расставались со своими лошадьми.
К вечеру 31 октября (13 ноября по новому стилю) небо над городом озарилось красным заревом пожара — горели склады американского Красного Креста, обосновавшегося в большом здании около вокзала. Долго еще отблески пожара освещали небо, и траурный звон колоколов севастопольских соборов сопровождал отбывающих.
В этом безудержном движении мы были приговорены к полной неподвижности: «Жаркий» со своими разобранными машинами и пассажиры, тесно расположившиеся в узком пространстве маленького миноносца, — около тридцати женщин и детей со своим скромным багажом. Устраивались, как могли, на палубе, в кают-компании, на койках кают и в кубрике.
В маленькой папиной каюте мы расположились на одеялах на полу, не боясь, что на нас наступят. Мы были «у себя», и, несмотря на голые, серой краской выкрашенные металлические переборки, несмотря на тесноту, я почувствовала себя в полной безопасности. На маленькой письменной доске перед иллюминатором стояла фотография Государя Николая Александровича в белой морской форме; над койкой — большая икона Спасителя. У этой иконы своя, уже длинная, богатая пережитым история.
Папа спас ее с тонувшей баржи при эвакуации из Одессы. Золотой венчик с нее содрал какой-то «воинствующий безбожник», который, не находя в ней больше ничего интересного, бросил ее в море.
Свободное копирование
