В конце 20-х годов дело дошло до открытого конфликта. Матерый вождь реакционного казачества старый донской атаман Краснов в каком-то не то новогоднем, не то пасхальном интервью, данном репортеру одной из эмигрантских газет, выразился столь презрительно о «штабс-капитанах» и об их роли в построении «будущей России», что среди этих последних поднялась буря негодования.
В редакции эмигрантских газет посыпались гневные письма. Кто-то даже вызвал атамана на дуэль «за оскорбление мундира». Дуэли, конечно, не последовало, но Краснову пришлось выступить с извинениями и с обычными в таких случаях заявлениями, что он-де был понят неправильно, что он не хотел никого обидеть и т. д.
Кутепов решил объединить под знаменами РОВСа всех зарубежных офицеров-эмигрантов, как «стариков» царской службы, так и «молодежь» — участников первой мировой войны и гражданской войны. Двери РОВСа не были закрыты и для унтер-офицеров, вольноопределяющихся, солдат, военных чиновников, военных врачей и военных сестер милосердия. Но эти категории в зарубежье были столь малочисленны, что практически о РОВСе можно говорить лишь как об офицерской организации. Объединяло несколько разношерстный состав его членов одно — ненависть к Советской власти и вера в то, что на смену ей придет новая власть — или белая военная диктатура, или «законный» царь из дома Романовых.
О демократической республике западноевропейского типа, столь желанной для «левого» сектора эмиграции, они не хотели и слышать.
С точки зрения организационной РОВС представлял собою во все годы своего существования федерацию разнообразных воинских организаций, которые с некоторой натяжкой и условно можно было назвать первичными.
Численность каждой из них колебалась в очень широких пределах, начиная от таких, как Союз галлиполийцев (объединивший в 1920–1921 годах офицеров галлиполийского лагеря и города Галлиполи), насчитывавший 15–20 тысяч человек, и кончая Союзом ахтырских гусар (то есть бывших офицеров Ахтырского гусарского полка царской армии), числившем в своих рядах всего 17 человек.
Участие в любой организации РОВСа было добровольным. Все его члены состояли на собственном иждивении. Они признавали чинопочитание и основы воинской дисциплины царской армии: отмечали полковые праздники, устраивали банкеты, служили молебны о здравии «вождей» и панихиды по «в бозе почивающем государе императоре» и членах императорской фамилии, равно как по «вождям» Корнилове, Маркове, Алексееве, Дроздовском, Врангеле, Колчаке.
Но если масса членов РОВСа свое свободное от работ и служб время посвящала собраниям, банкетам, молебнам и панихидам, то Кутепов заботился еще и о другом. Он хорошо знал настроение и «боевой дух» своих кадров, в частности так называемой «молодежи». Эти «штабс-капитаны» томились от отсутствия в их жизни реальных форм борьбы с Советской властью. Они жаждали «подвига». В условиях зарубежья в первые годы после окончательного разгрома белых армий подвигом считалось убийство из-за угла ответственных советских представителей за границей. В этой атмосфере прозвучал выстрел бывшего офицера Дроздовской дивизии капитана Конради, убившего в Швейцарии полпреда Воровского. Эмигрант Б. Коверда стрелял в советского посла, аккредитованного в Польше. Бывший саперный офицер врангелевской армии Бородин подготовлял аналогичный «подвиг» против советского посла в Австрии, вовремя раскрытый и предотвращенный.
Правый сектор эмиграции приходил в неописуемый восторг после каждого выстрела. «Началось!» — радостно проносилось по рядам этого сектора. «Левый» сектор, наоборот, осуждал подобные «подвиги» как «недостигающие цели, ненужные и вредные для самой эмиграции».
Принимал ли Кутепов личное участие в организации и подготовке этих убийств — судить не берусь. Но несомненно, что всею своей антисоветской деятельностью он систематически подогревал соответствующие настроения и способствовал созданию того психологического «климата», при котором сделались возможны эти преступления.
Свободное копирование
