Все чаще воздушные тревоги, но тихие, без пушек. В красном уголке мхатовского дома проводятся занятия ПВХО. Ольга Леонардовна Книппер-Чехова объясняет новичкам: "Зажигательную бомбу надо брать за задушку и выбрасывать за окошко в песок. Это очень просто".
Милая, милая Ольга Леонардовна, в которую я был влюблен еще в юности, следя за ее игрой в "Вишневом саде", которой я приносил своего только что сделанного "Онегина", — и она участвует в обороне Москвы.
Пожарная команда артистов МХАТ учится обращаться со шлангами. Вода сверкает на желтом песке двора.
Первая настоящая бомбардировка Москвы застала нас в подъезде этого дома на улице Немировича-Данченко. Опоздав вернуться к себе на Пятницкую, мы стояли с Поповой у лифта и через стеклянную входную дверь наблюдали невиданную небесную феерию. Небо грохочет. На крыше свирепо рявкают зенитки. Черное небо перепоясано молниями трассирующих пуль. Дежурная просит нас немедленно куда-нибудь спрятаться. Мы входим в одну из квартир первого этажа, в метро спускаться поздно. В этом импровизированном убежище уже полно. Хозяева гостеприимны: в передней много женщин из разных квартир. Почему-то квартира эта всем полюбилась, предпочитали уходить сюда, а не в бомбоубежище. В шутку она называлась "бомбоубежище-люкс". Мы сидим. Вдруг прибегает режиссер Туманов в перепачканном светлом костюме, с каплями пота на лбу. Это первый вестник с крыши. Вестник просит:
— Дайте воды. Спрашиваем: — Ну, как там у вас?
Вестник отвечает: — Жарко, но красиво. Небо, как елка.
— А бомбы?
— Бомбы есть, бомбы тушим, дайте стакан воды. Пьет и убегает. Чуткие женщины улавливают легкий звук за окном. Видим в окно: во дворе лежит зажигательная бомба. Бросаемся к выходу с ведрами воды и песком. Но мхатовские пожарники не разрешают: "Потушим без вашей помощи". К грохоту пушек прибавляется шум на лестнице. Это волокут на крышу тяжелый пожарный шланг. И еще раз в нашем "люксе" появляется другой "пожарник" — молодой чтец Акивис.
Этого молодого чтеца в шутку называли моим "протеже" или моим "кадром". Надо заметить, что сотрудники Филармонии, озабоченные выдвижением молодых, ставили мне в большую заслугу то обстоятельство, что я в свое время якобы совершил чрезвычайно гуманный поступок, чуть ли не подвиг тем, что "открыл дорогу" молодому чтецу, участвуя в его публичном вечере, и тем самым как бы решил его артистическую судьбу. Завидев его, я в свою очередь обратился к нему с просьбой "протежировать" мне — взять с собой на крышу. Но Акивис категорически заявил:
— Что вы, Владимир Николаевич?! Разве можно, вы наш гость. — В его интонации я почувствовал какой-то особый оттенок, будто я "кадровик в запасе", и даже потрогал незаметно свои виски: уж не приметил ли он в них серебристые нити? Смущенный, я ушел в свой угол.
— На нашу крышу упало, — сказал он, обращаясь ко всем, — еще пять бомб, но все благополучно погасили.
Третий час ночи. Дочь актера Вишневского занимает пост связиста. В четыре часа отбой. Мы выходим на балкон, он усыпан мелкими осколками битого стекла. Перед нами Москва в лучах утреннего солнца. Все на месте. Мы всматриваемся в каждый дом. Никаких заметных повреждений, только на тротуаре маленькая ранка вскипевшего темного асфальта.
Чистое солнечное утро. Проходит рабочий с зажигательной бомбой в руке. Он несет ее спокойно и небрежно, как новую игрушку своим детям.
Так прошло первое боевое крещение. Наш замысел — "Россия грозная" — подрастал. На память приходили полки Кутузова, Багратиона, партизанские отряды Дениса Давыдова, Фигнера, вспоминались блестящие страницы о дубине народной войны в романе "Война и мир" Льва Толстого. Над всем, что происходит, как бы реяла воля нашего народа, ощущалась его решимость отстоять завоевания революции, свою независимость, свою конституцию, свою землю. Чем трагичней были первые вести с фронта, тем мужественней, сосредоточенней и строже делались лица людей.
Новый смысл и силу обрели пушкинские строфы о Москве:
"Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар, —
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он".
Вспоминались страницы из "Записок партизана" Давыдова, его прелестные патриотические стихи, "Бородино" Лермонтова. Просились в работу боевые песни русских солдат. Манили черты скромного, непоказного героизма русских воинов. Захотелось перечитать книгу Суворова о военной науке, снова заглянуть в нее. Попутно с этим собирался текущий материал, — газеты приобрели в эти дни особую содержательность, полную драматизма. Большие листы — как страницы военной летописи —не сходили с нашего рабочего стола, здесь говорили поэты, и очеркисты, и военные. Читая даже про себя сводки с фронта, я слышал их произнесенными, по чисто профессиональной привычке они звучали в моих ушах. А город жил вокруг нас и вместе с нами своей совершенно новой жизнью. Всеобщее негодование и глубочайшее мужество прочитывались со страниц газет и новых книг. План нашей работы постепенно выстраивался. Предполагалось разделить композицию на два отделения. Первое посвящалось Отечественной войне 1812 года, второе — Великая Отечественная война с фашистами. Уже вырастали и жили в работе Кутузов, Багратион, Денис Давыдов, Лаврушка, народ, войска, партизаны, пленные французы.
Свободное копирование
