6
Однажды я проснулась сентябрьским утром, и сердце мое наполнилось вдруг неясной радостью. Было восемь часов. Прильнув к оконному стеклу, я стала смотреть на улицу. Что случилось? Понятия не имею! Мне снился какой-то сон, но какой — не помню, и вот, проснувшись внезапно, я устремилась навстречу свету в надежде отыскать в бездонном пространстве серых небес сияющую точку, которая осветила бы мое тревожное и радостное ожидание.
Ожидание чего? Могла ли я ответить на этот вопрос тогда? Могу ли дать ответ сегодня, после столь долгого размышления? Нет.
Мне исполнялось пятнадцать лет. Я жила ожиданием грядущей жизни, и то утро казалось мне предвестником новой эры. Я не ошиблась, ибо этот сентябрьский день стал решающим для моего будущего.
Погрузившись в свои думы, я так и осталась стоять у окна, прижавшись лбом к стеклу и созерцая на его запотевшей от моего дыхания поверхности сказочную вереницу домов, дворцов, экипажей, несметные сокровища, жемчуг — целые россыпи жемчуга! — принцев, королей… Да, дело дошло и до королей! Воображению только дай волю и рассудок, его извечный враг, уже не сможет совладать с ним… Но вот наконец, чрезвычайно довольная собой, я в некоем озарении отталкиваю принцев, отталкиваю королей, отказываюсь от жемчуга и дворцов и говорю: «Хочу стать монахиней!» Ибо в беспредельном пространстве серых небес мне привиделся монастырь Гран-Шан, мой белый дортуар, маленькая лампадка, раскачивающаяся над фигуркой Пресвятой Богоматери, украшенной нашими руками.
Трону, предложенному королем, я предпочла бы трон матери-настоятельницы, который мне смутно грезился в отдаленном будущем. И король умирал от отчаяния… О Боже, с каким наслаждением я променяла бы жемчуга, которые сулили мне принцы, на нитку четок, прикасаться к ним пальцами, перебирать их — это такое счастье! И какой наряд мог сравниться с черной барежевой накидкой, словно легкая тень окаймлявшей белоснежный батист, ореолом окружавший милые лица монахинь Гран-Шан.
Не знаю, сколько времени провела я так, предаваясь своим мечтам, из задумчивости меня вывел мамин голос, она спрашивала у нашей старой служанки Маргариты, не проснулась ли я. Я сразу же нырнула в постель и спрятала нос под простыню.
Мама осторожно приоткрыла дверь, и я сделала вид, будто только-только просыпаюсь.
— До чего же ты сегодня разленилась!
Поцеловав маму, я с самым простодушным видом сказала в ответ:
— Сегодня четверг, значит, у меня не будет урока музыки.
— И ты довольна?
— Конечно!
Мать нахмурила брови. Я ненавидела фортепьяно, а мама обожала музыку. Она до такой степени ее любила, что, в надежде заставить меня учиться, сама, хоть ей уже было под тридцать, стала брать уроки, надеясь тем самым пробудить во мне дух соперничества.
Но для меня это было просто пыткой, и я всеми силами старалась поссорить мать с учительницей музыки. А они ревниво следили друг за другом. Матери достаточно было трех-четырех дней, чтобы выучить какой-нибудь кусок, потом уже она играла его наизусть, причем довольно хорошо, что вызывало величайшее удивление мадемуазель Клариссы, старой и совершенно невыносимой учительницы, которая постоянно держала перед собой ноты и водила по ним носом.
Свободное копирование
