Двадцать три дня я находилась между жизнью и смертью. У меня начался плеврит. Мать святая Софья ни на минуту не отходила от меня. Увы! Заботливая ласковая мать винила Себя в моей болезни.
— Я позволила ей оставаться там слишком долго! — говорила она, с отчаянием ударяя себя в грудь. — Это моя вина! Моя вина!
Тетя Фор навещала меня почти каждый день. Мама, находившаяся в это время в Шотландии, тоже двинулась в путь. Тетя Розина нашла в Баден-Бадене какого-то игрока, разорявшего всю семью. «Я еду, еду…» — писала она время от времени, справляясь о моем здоровье. Доктор Дэспань и доктор Моно, которых пригласили на консультацию, считали меня безнадежной. Часто приезжал барон Ларрей, очень хорошо ко мне относившийся. Он имел на меня некоторое влияние. Я послушно выполняла то, что он говорил.
Мама приехала незадолго до моего выздоровления и уже не покидала меня. Как только мне разрешили двигаться, она увезла меня в Париж, пообещав сразу же после окончательного выздоровления привезти обратно в монастырь.
Но вышло так, что монастырь я покинула навсегда.
Зато с матерью святой Софьей я словно и не расставалась, она жила в моей душе и долгое время была частью моей жизни. Да и теперь еще, когда ее давно уже нет в живых, воспоминание о ней пробуждает во мне бесхитростные и ясные мысли и в душе моей расцветают простые и милые цветы минувших дней.
Для меня начиналась настоящая жизнь.
Монастырская жизнь — одна на всех: будь вас сто или тысяча, все вы живете одной и той же жизнью; внешние шумы не могут проникнуть за тяжелую монастырскую дверь. Все чаяния сводятся к тому, чтобы петь громче других на вечерне, захватить побольше места на скамье или не уступить своего места за столом; попасть на доску поощрений.
Когда я узнала, что не вернусь больше в монастырь, мне показалось, будто меня бросили в море. А я не умею плавать. Я умоляла крестного отправить меня обратно в монастырь. Наследства, которое оставил мне отец, с излишком хватило бы на приданое, полагавшееся монахине. Я хотела постричься в монахини.
— Хорошо! — сказал крестный. — Уедешь в монастырь, но только не раньше чем через два года. А пока выучи с учительницей, которую нашла тебе мать, то, чего ты не знаешь, то есть иными словами — все.
И в тот же день престарелая девица с серыми, исполненными тихой ласки глазами завладела моею жизнью, моими умом и совестью и безраздельно владела ими по восемь часов ежедневно… Звали ее мадемуазель де Брабанде. Она воспитала великую герцогиню в России. У нее были огромные рыжие усы, нежный голос и очень смешной нос; зато ее манера двигаться, изъясняться, приветствовать вас невольно вызывала почтение.
Жила она в монастыре на улице Нотр-Дам-де-Шан и посему, несмотря на настоятельные просьбы матери, отказалась переселиться к нам. Она сумела заставить меня полюбить себя. И с ней я легко научилась всему, чему она хотела меня научить.
Работала я самозабвенно, ибо мечтала вернуться в монастырь не как ученица, а в качестве сестры-воспитательницы.
Свободное копирование
