Я так сжился со своим цирком, что, когда наступила осень, пошли дожди и наши представления прекратились, я растерялся и ходил как потерянный. Я готов был на все, чтобы продолжить этот праздник своей жизни - цирк. Я видел: мои "соратники" хоть и скучают без цирка, но готовы заменить его любой другой забавой. Я же томился и изнывал.
И вот как-то, бродя у мест своей недавней славы, я остановился около греческой кофейни. Ее круглые столики и венские стулья стояли прямо на тротуаре Воронцовской улицы, под полосатыми тентами, которые сейчас спасали скорее от дождя, чем от солнца. За одним из столиков я увидел блестящего молодого человека в черной визитке, в светлом жилете и белом галстуке. На столе лежал черный котелок с небрежно брошенными в него лайковыми перчатками. Одной рукой молодой человек опирался на трость, другой изредка подносил к губам чашечку черного кофе. Он был элегантен, этот юноша, и на него все обращали внимание.
В маленьком городе каждый новый человек бросается в глаза, и я мог бы побиться об заклад, что это и есть тот самый "всемирно известный манипулятор, факир и гипнотизер Дэ-Урино, который, как я прочел сегодня, "проездом дает единственную гастроль". Афиша также уведомляла, что Дэ-Урино - человек без нервов, что его не берет ни электрический ток, ни огонь, ни пуля.
Я смотрел на него как завороженный, меня так и подмывало подойти к нему и сказать, что и я уже приобщился к миру искусства и как мне тоскливо без него... Но, уходя, он так величественно бросил три копейки на стол, так церемонно натягивал на ходу перчатки, что я онемел от исходящего от него сияния и, словно зачарованный, пошел следом за ним. Вот уж гипнотизер, так гипнотизер!
Конечно, вечером я был в Английском клубе, выпросив у матери двадцать копеек и заняв место в самом последнем ряду.
Народу было много, и публика очень оживленно принимала фокусы и манипуляции Дэ-Урино. А он демонстрировал свое искусство с завидной легкостью и невозмутимостью.
В его руках карты были, как живые: пиковый туз появлялся то в одной, то в другой руке; потом карты появлялись всей колодой, и он бросал их вверх, а они не рассыпались беспорядочно, но образовывали в воздухе круг; разорванная и брошенная вверх карта возвращалась к нему той, какую заказывала публика, потом он спускался в зрительный зал, и выбранная кем-то карта совершенно непонятным образом начинала путешествовать по залу и оказывалась то у одного зрителя, то у другого, то у третьего приколотой к спине. Первое отделение кончилось под громкие аплодисменты.
Во втором отделении Дэ-Урино показывал факирские трюки: жег себе руку огнем, прокалывал ее иглой, откусывал накаленное железо, ходил босыми ногами по острым гвоздям и осколкам стекла. Все это тоже весьма поражало зрителей. И теперь, поверив в его всемогущество, они ждали гипноза.
На гипнозе-то все и произошло. Сеанс гипноза Дэ-Урино начинать не торопился, и только когда из зала донеслись требовательные крики, он приступил... к лекции о гипнозе, в которой почему-то особенно настаивал на том, что успех гипноза зависит главным образом от веры в него самих участников сеанса. Но наконец он непосредственно приступил к сеансу и начал метаться по залу, крича: "Спать! Спать!" В зале притушили свет, и зазвучала колыбельная музыка. Однако ни крик факира, ни музыка, ни свет на присутствующих не подействовали - они продолжали бодрствовать. Дэ-Урино пытался было обвинить зрителей в том, что они не серьезно отнеслись к столь серьезной вещи, как гипноз, но из зала уже понеслись крики: "Жульничество!" - и народ повалил к выходу.
Я ушел вместе со всеми. Я не кричал. Мне было жалко этого артиста. Он мне не показался жуликом. В его манипуляциях и фокусах было столько свободы и ловкости, которых без долгой тренировки, без упорной работы не добьешься.
Свободное копирование
