Цирк - это вся моя жизнь. Я преданно служил ему более пятидесяти лет. Но как случилось, что он оказался для меня самым дорогим?
Думая о прошлом, я вспоминаю детство и понимаю, почему во многом так, а не иначе сложилась моя жизнь.
...Мне легко вспоминать свое детство, может быть потому, что не нужно переноситься мыслями куда-то далеко: исколесив страну, я пишу эти строки там, где когда-то стояла мазанка моего отца, где я родился и жил до тех пор, пока не убежал из дома. Этот дорогой для меня клочок земли, моя родина, находится в Керчи, на склоне горы Митридат.
Окруженная низеньким, сложенным из мелких камней забором, хатка моих родителей простояла на этой земле более полувека. В моей памяти еще существует ее гладкий земляной пол, устланный дерюжкой из мешковины, чистенькая печка с кружевными занавесками из газетной бумаги, черное пятно на потолке от керосиновой лампы под плоским жестяным абажуром.
Мой отец был рыбаком, и жили мы бедно. Часто, по ночам, я слышал, как мать плакала, и задумывался над мучительной нуждой, из которой нам никак не удавалось выкарабкаться. Моя трудовая жизнь началась с девяти лет.
- Пора тебе на работу, сынок,- сказал однажды отец,- не то помрем с голоду.
И, оставив церковно-приходскую школу, я стал рабочим табачной фабрики Месаксуди, сортировщиком табака. До сих пор стоит у меня перед глазами длинная, узкая, как коридор, комната, наполненная густой, едкой, зеленовато-коричневой пылью, и изможденные бледные лица людей в тусклом свете керосиновых ламп.
Через полтора года, когда на моей подушке стали появляться черные пятна, мать сказала: "Эта работа не для рабенка", - и я сменил "профессию": сначала работал в посудной лавке мальчиком на побегушках, а потом перешел на Брянский металлургический завод, с семи до семи копал яму для фундамента второй домны и получал за это три пятьдесят, которые нас совсем не выручали из беды. По вечерам мать опять плакала, держа мои руки в своих ладонях и вытирая лопнувшие волдыри.
Свободное копирование
