Война

                     
В 1941 году я окончил четыре класса. Наступили летние каникулы. Можно было вдоволь поиграть в разные игры: футбол, «пристенок», «буц», «клёп», городки, ходить на речку, в лес, на выгон, а иногда и на пруды за селом  Погореловкой. Очень многие события детских лет я забыл, а вот воскресенье 22 июня 1941 года помню прекрасно.

Было теплое, тихое солнечное  утро. Я сидел на крыльце веранды в тени листьев дикого винограда, который вырос до самой крыши. Бабушка что-то делала во дворе. Тётя Катя рано утром ушла на базар. Пришел мой друг Гай Вольдейт (отчество у него было «Михайлович»). Он жил чуть ниже детского дома на нашей улице. 

Мать Гая работала врачом в районной больнице. Они были чистокровные немцы, как они попали в Корочу, сказать не могу. Но с Гаем мы дружили, он был хороший товарищ, отлично играл в шахматы. Несмотря на длительное проживание в Короче, Гай говорил с акцентом. Например, не «тётка», а «тётька».

…Когда я через много лет приезжал в отпуск в Корочу, тётя Шура рассказывала мне, что Гай тоже недавно был дома (наверное, мать еще была жива). Работал он инженером на строительстве Братской ГЭС. Расспрашивал обо всех нас, мечтал о встрече… 

…Открывается калитка во двор, входит тётя Катя. На руке сумка из камыша. С ними раньше ходили по воскресеньям на базар. Она сказала нам и бабушке, что на базаре только что по радио передали о нападении Германии на Советский Союз. 

Якобы, немецкая авиация рано утром бомбила Минск, Киев и другие города. Народ на базаре ждал выступления по радио И.В.Сталина, но днем с речью выступил В.М.Молотов. Началась война. Вот так и окончилось наше детство. Радио, телевизора, электричества у нас тогда не было. Новости узнавали на базаре, где на столбе висел хрипящий репродуктор, из районной газеты «Колхозная жизнь» и от соседей. 
 
Короча стала прифронтовым городом в октябре 1941 года, когда Белгород был оставлен Красной Армией. Линия фронта проходила по селам: Мелихово, Шеино, Шляхово, Сажное, Признанное. Задолго до этого население Корочи стали готовить к возможным боевым действиям в городе. Тётя говорила, что в городе формируются отряды самообороны (что это были за отряды-я не понимал),что военный комиссариат работает круглосуточно, призывая на фронт военнообязанных и добровольцев.

Во всех учреждениях и жилых домах приказали стекла на окнах заклеить крест-накрест полосками газет и бумаги. Делалось это для того, чтобы от взрывной волны во время бомбежки они не вылетели.  Во дворах и на огородах люди рыли щели. Пришли тревожные дни. Учреждения и некоторые жители города стали собираться в эвакуацию.
 
Поскольку тётя Катя подрабатывала в детском доме и детей должны были эвакуировать, ей  дали место на повозке для отъезда, кажется, в село Большая Халань. Она собрала наспех кое-какие вещи, посадила  меня на повозку и мы поехали на Восток. Мы не взяли ни бабушку, ни мою сестру Валю. Одна была уже старая, и ехать никуда не хотела, а другая-совсем маленькая. 

Было это в начале лета 1942 года. Ехали мы на повозке сутки, не более, переночевали в каком-то селе в сарае, и тётя, наверное, взвесив все за и против, решила, что поступили мы по отношению к бабушке и Вале неправильно. В Короче осталась старушка и маленькая девочка (Вале было тогда семь лет). Что они будут делать? Как жить? И мы повернули обратно.  Погибать так всем вместе. 

Как и на чем мы добирались до Корочи, я уже не помню. Навстречу нам шли беженцы, войска, ехали машины, иногда танки. Красноармейцы с помощью лошадей тащили орудия. Как ни странно, но немецкие самолеты не атаковали эти колонны. Через один или два дня мы добрались домой. Бабушка и Валя были рады нашему возвращению. На этом наша эвакуация вглубь страны закончилась.

В июне 1942 года через Корочу на Восток шли беженцы с Украины, из западных районов страны. Личных машин тогда ни у кого не было–у кого лошадь с телегой, у кого тачка или тележка, а кто и просто с мешком на плече. Детей тащили за руки, кого-то несли на руках. Стариков и больных везли на тачках. Картина была страшная. Жара стояла ужасная. Воды и еды у них не было. Жители Корочи делились с беженцами последним. 

Шли беженцы со стороны Белгорода, в основном, по нашей улице Дорошенко и днем и ночью, когда спадала жара, по направлению на Восток. Периодически туда же  гнали большие стада коров, свиней, овец.

Во время редких налетов на Корочу немцы бросали бомбы наугад.  Недалеко от нашего дома, на краю выгона, рядом с дорогой упала большая бомба. Судя по диаметру дыры, примерно сантиметров сорок-пятьдесят, а может быть и больше. Там было поле, почва была мягкая и бомба ушла глубоко в землю, но не взорвалась. Мы с ребятами бегали смотреть «в дыру», но там ничего не было видно.  Никто не пришел из военных, и мы быстро ушли по домам.
 
Иногда, еще до вступления в город, немцы бомбили Корочу ночью, хотя никаких войск в самом городе и ближайшей округе мы не видели. Может быть, войска хорошо маскировались в наших небольших лесах-Пушкарском, Поповском, но мы туда не добирались. Самолёты кружили над городом и сбрасывали осветительные ракеты на парашютах. Становилось видно, как днем. Горели эти ракеты достаточно долго.

Летом 1942 года мы с ребятами наблюдали воздушный бой над Корочей. Наши истребители  отчаянно сражались с немецкими «мессершмиттами», но силы были явно не равны. Немцы сбили два наших самолета (они упали за селом Бехтеевкой), а остальные улетели. 

Взрослые говорили, что обстановка на фронте была сложной. Наши войска постепенно сдавали один город за другим. Летом 1942 года немцы уже были в районе Харькова и Белгорода. Сводкам информбюро народ особенно не доверял.

Еще до оккупации немецкие самолеты иногда прилетали со стороны Белгорода и бомбили пригород и центр Корочи, хотя войск и техники там давно не было. В центре базара до войны был небольшой универмаг. Одна бомба попала в него, когда там толкался народ. Мы с ребятами были в это время на базаре и с ужасом смотрели, как из развалин горящего универмага выносят трупы людей.

Часто над городом и прилегающими селами кружил немецкий двух фюзеляжный  рекогносцировщик - самолёт разведчик. Народ называл его  «рама».

1 июля 1942 года в Корочу пришли немцы. Темп продвижения их вглубь страны был очень высокий.  Вспомнил, что перед войной, в 1939 или 1940 году, мы смотрели фильм «Если завтра война». Красная Армия в фильме была показана сильной и непобедимой. Особенно впечатляли наши легкие танки, которые играючи преодолевали неглубокие рвы. 

Никаких упорных боев за город не было. После ухода наших войск появились немецкие танки. Сколько их было точно–я не знаю. Говорили, что шесть или восемь. На большой скорости они проехали по улицам Интернациональной и Дорошенко.

Открыли огонь по домам, доехали до центра, выстрелом из танка сбили статую Ленина, стоявшую на постаменте в сквере. Статуя была бетонная, стандартная. Ленин в длинном пальто с вытянутой вперед рукой. Рука показывала на отделение милиции (народ по этому поводу осторожно шутил). Вечером танки уехали в сторону Белгорода. Через несколько дней на постаменте кто-то поставил большой деревянный крест.

Наш дом на улице Дорошенко и соседний дом были пробиты танковым снарядом, но он, к счастью, не взорвался.

Немцев мы увидели на второй или третий день после «визита» танков. Они были точно такие, как показывают их в кино сейчас. В касках, засученные рукава, короткие сапоги. Ранец на спине. Автоматы на груди, гранаты и противогаз на поясе. У гранат были длинные деревянные ручки. Через два или три дня их в городе уже не было.

Но появилась мотопехота на тяжелых мотоциклах с колясками. Мотоциклов было, примерно, около двадцати. У каждого мотоцикла на коляске был установлен крупнокалиберный пулемет. Мотоциклисты заняли все основные улицы и центр города.

Мы подходить к ним боялись. Смотрели на них издали. Некоторые немецкие солдаты ехали на велосипедах. Поскольку наши войска ушли, а немцы еще окончательно не пришли, народ, почувствовав безвластие, начал тащить все, что попадало под руку, грабить магазины, склады. Называлось это «мероприятие»-«грабиловкой».
 
На каком-то пожарище (по-моему, это догорала наша районная библиотека) я подобрал три книги: В. Каверин «Два капитана», Л. Брандт «Белый турман», «История Гражданской войны. 2-й том».  В книге «История Гражданской войны» тётя Катя увидела портреты Сталина, Фрунзе, Чапаева, Блюхера. 

Она сказала мне:"Придут немцы,увидят эту книгу и нас всех расстреляют. Немедленно вырви эти листы или закрась портреты черными чернилами ".
Я не стал вырывать листы, но портреты, на всякий случай, закрасил.
  
Как меня занесло к маслозаводу, не знаю. Увидел там брошенную кем-то полуживую лошадь, она еле стояла на ногах, настолько была истощена. Попытался погрузить на нее неполный мешок с семечками, но она падала от  тяжести веса мешка.
 
В доме напротив нас снимала комнату тётя Федора с сыном Николаем. Он был мой ровесник. Мы звали его «Колятиком». Он где-то узнал, что с плодоягодного завода народ тащит бочки с повидлом, джемом, вареньем, сахар и предложил мне отправиться туда.

Пока мы добирались до завода, там появился немецкий комендант на лошади. Несмотря на то, что на территории завода было много людей, увидев нас, катящих бочку к дыре в заборе, немец начал стрелять из пистолета в нашу сторону. Что было в бочке, мы не знали, но она была большая и тяжелая.  Спасло нас только то, что конь пугался выстрелов и не стоял на месте. Мы залегли за бочку и быстро поползли к дыре в заборе.

А дома я и мой друг  получили "по полной программе", так как никто не знал, где мы болтаемся. Время ведь было очень не простое. Сколько погибло или стало инвалидами моих сверстников–не пересчитать. Тётя, Валя, соседка и бабушка–сидели несколько часов в погребе, ожидая нас.

Как только немцы вступили в Корочу, назначенный комендантом города староста нашей улицы (хромой Кузьма Ермоленко), расселил солдат и офицеров по домам. Жителей выгнали в сараи, погреба, пристройки, коровники. Нам повезло–нас оставили в маленькой комнате и сарае. Хорошо, что это было лето. Немцы жили в нашей большой комнате, выбросив оттуда все, что только было можно. На пол они постелили солому, накрыли брезентом и спали, не раздеваясь. 

Вшей, блох и клопов вначале принесли немцы, которые жили в большой комнате. Когда они ушли, там поселились венгерские солдаты. Спали все на одной соломе, а потом венгры ее поменяли. Когда пришли наши войска большую комнату занимали красноармейцы. После ухода венгров они всю солому сожгли и постелили на пол пахучее сено.

Во время войны народ мучили блохи, клопы и, особенно, вши головные и нательные. Тётя и бабушка мыли головы с какой-то травой, золой. С клопами боролись народным способом. Ножки кровати опускались в консервные банки с керосином или бензином. Считалось, что клоп никогда не полезет через керосин или бензин.  Каждую неделю  кровати выносили во двор и обжигали факелом из керосина или бензина.  Блох отгоняли полынью, которую рассыпали по всем комнатам.
 
Сложнее была борьба со вшами. Мы чуть не каждый день снимали своё бельё и давили вшей в складках, особенно в резинках на трусах, и проглаживали горячим утюгом.Несмотря на вшивость населения эпидемии сыпного тифа в городе я не помню. 

До прихода наших войск тётя стригла меня своими большими портняжными ножницами, рядами, как овцу. Когда в конце августа или начале сентября 1943 года в Корочу возвратились из Малоархангельска тёти и  Вася, мы с ним стриглись в парикмахерской только наголо. 

Парикмахерская была в маленькой комнате полуразрушенного дома напротив кинотеатра, рядом со столовой.  Вместо кресла был обычный стул. Над столиком висел мутный осколок когда-то большого зеркала. Из инструментов лежали две или три опасных бритвы, ножницы и ржавая машинка для стрижки волос.

Перед походом в парикмахерскую мы дома мыли голову кусочком хозяйственного мыла, которое где-то доставала тётя, а после стрижки нам еще раз дома мыли головы жидким зеленым мылом. Запах у этого мыла был специфический. Бабушка стричь Валю наголо не хотела. Она без конца копалась в ее волосах, отлавливая паразитов.

После того как немецкие войска ушли на Восток в Короче они оставили венгерских солдат. Комендант остался немецкий. Через некоторое время заработал наш базар. Прилавки и навесы были сколочены из горбыля с огромными щелями.
 
Появились инвалиды, играющие в "веревочку" и "цепочку" на деньги. Делалось это так. На куске картона или фанеры игрок быстрым движением рук беспорядочно укладывал связанную в кольцо цепочку от часов ходиков или шнурок. Запомнить, как уложена цепочка (шнурок) было невозможно. 

Все делалось очень быстро и ловко. В центре цепочки оставлялось свободное пространство. На кон ставилась определенная сумма. Играющий ставил палец в свободное пространство, и игрок тянул на себя цепочку. Если палец игрока оставался в кольце, он выигрывал, если цепь проскакивала мимо пальца-проигрывал.

Обыграть этих жуликов было невозможно, как бы Вы не следили за укладкой цепочки или шнурка. Примерно тогда же появились «наперсточники». Зевак около них всегда было много. Некоторые мужики пробовали играть, но, как правило, проигрывали. Игроки настолько ловко и быстро перемещали по фанере или картону наперстки, что уследить за ними было нельзя.

На базаре продавали всякий ширпотреб. Сейчас бы сказали–«блошиный рынок». Там было все: иголки, нитки, самодельные мыло и спички, зажигалки, сделанные из гильз от патронов. Продавали какие-то железные запчасти, гребешки, гребенки, кресало. Ходовым товаром были «лампы», сделанные из гильз от снарядов, сахарин, тряпье. Все продавалось, все покупалось, все менялось.
 
С утра до вечера на базаре толкался контуженый матрос. Все звали его «полундра». Связно говорить он не мог, но кричать на весь базар:
–Полундра!  Вашу мать…,- мог прекрасно. Он ходил в порванном бушлате, грязной бескозырке, черной от грязи тельняшке, обросший. Где он жил, были ли у него родственники, я не знаю.  Но он никогда не был пьяным.

Зимой 1943 года я попал в несколько историй, которые могли для меня окончиться печально. 

В одном из разрушенных домов, недалеко от школы и городского сквера, ниже Дома Культуры - это была типография нашей районной газеты «Колхозная жизнь» - мы с ребятами нашли на полу шрифт. Здесь же была пустая коробка от пулеметных лент. Мы стали набивать ее шрифтом, толком еще не зная, зачем он нам нужен. Кто-то из ребят сказал, что будем печатать книгу.

Выходим из здания, а навстречу немец. Увидел у нас в руках коробку от пулеметных лент и поманил пальцем к себе. Заставил открыть коробку, а я взялся ему объяснять, что это шрифт и что мы будем печатать книгу. 

Он долго рассматривал литеры, пытаясь понять, что это такое. Потом до него, наверное, дошло, что это не патроны. Или немец попался тупой, или я уж очень убедительно все ему объяснил, но он бросил литеру в коробку и жестом показал нам, что мы можем идти и отпустил нас.

Хотя все могло быть иначе.  Нас могли обвинить в чем угодно, в том числе и печатании листовок, передаче шрифта партизанам. Но никаких листовок против немцев, за время оккупации, я не видел. До оккупации Корочи немцы с самолета разбрасывали листовки над городом. 

Я читал их. Немцы предлагали нашим солдатам сдаваться в плен. Помню, что в них было написано: «Штыки в землю! Прочти и передай товарищу!» и нарисована свастика, от которой убегают наши солдаты.

Вторая история была дома. У нас в большой комнате жили немцы. Немецкий офицер  сидел около печки и сжигал топографические карты. Я был рядом и попытался из кипы карт вытащить одну, чтобы посмотреть что на ней нарисовано. Теперь я понимаю, что на ней была нанесена оперативная обстановка. Карта была раскрашена цветными карандашами.

Он посмотрел на меня со злостью и так подозрительно, что я тут же получил от него по шее. Хотя никаких мыслей у меня в тот момент не было–передать карты нашим военным или партизанам.  В районе Корочи их не было. Местность в нашем районе не была приспособлена для ведения партизанских операций. Крупных лесных массивов, железной дороги и хороших автомобильных дорог в нашем районе не было.
 
И еще одна история–это уже серьезнее. Когда немцы ушли у нас в большой комнате на полу, на соломе ночевали венгры. Как только они совсем ушли из дома, я заглянул в комнату и на подоконнике увидел, как сейчас бы сказали «растяжку». У окна висели часы ходики с гирьками и цепочкой. На краю подоконника стояла ручная венгерская граната фугасного действия. Тогда я уже разбирался в них. 

Она была темно-красного цвета, похожа на современную пивную банку, но меньше по высоте и объему.  Чека из  кусочка кожи или кожзаменителя, была выдернута, но  не до конца, лежала рядом, а граната обмотана часовой цепочкой. Расчет был простой, ходики потянут цепочку, та опрокинет гранату с окна на пол, и взрыв в комнате обеспечен. Стену могло и не повредить (наш дом был кирпичный), а все окна взрывной волной могло выбить. Если бы кто-то из нас потянул цепочку, конечно бы погиб, да и пожар мог начаться. 

Я, придавив взрыватель и чеку пальцем, размотал цепочку.  Вышел в огород за сарай и чтобы никто не видел, бросил гранату подальше, насколько мог, от дома. Бросать венгерские гранаты меня научили старшие ребята, а мне тогда еще не исполнилось 13 лет! На взрыв гранаты никто не обратил внимания – стрельба и взрывы были слышны постоянно. Дома об этом я никому не сказал.

Если в июне 1942 года толпы беженцев шли на Восток, то через некоторое время на Запад потянулись колонны наших военнопленных. Конвоировали их не немцы, а наши предатели, как их называли «власовцы». Свирепствовали они ужасно. Были хуже немцев. 

У каждого из них, кроме оружия, была плетка из толстого черного провода. Пленных подгоняли прикладами, а за малейшее неповиновение избивали плетками до крови. Мы видели, как больного или раненого, он не мог самостоятельно идти, расстреляли здесь же на обочине дороги. Я не знаю, кто и где его потом хоронил.

На выгоне немцы устроили временный лагерь для наших военнопленных. В начале июля 1942 года сюда, за колючую проволоку сгоняли захваченных в плен советских красноармейцев и командиров. Всего их было несколько сотен человек, а может быть и больше. 

В тридцатиградусную жару пленным не давали ни еды, ни питья, а умерших от голода, ран, а также расстрелянных за неподчинение, складывали в повозки и ночами вывозили. Условия в лагере были невыносимые.

Военнопленные все время находились на ногах, лежали лишь раненые, им не оказывали никакой медицинской помощи. 

Воду привозили в бочке на лошади. Когда приезжала бочка, а жара стояла ужасная, нельзя было без боли смотреть, как за кружку или флягу воды, люди буквально убивали друг друга. Жители города и близлежащих сел через "колючку" бросали военнопленным хлеб, сало, огурцы.
    
Рассказывали, что некоторые местные жительницы, с разрешения коменданта, в качестве «родственников» или под видом «невест» забирали военнопленных к себе домой.
 
Не могу забыть, как в саду нашей соседки, старенькой учительницы Е.А.Черноглазовой, пленного заставили вырыть себе могилу и тут же убили. Он был маленького роста, заросший, грязный, плакал, становился на колени, что-то говорил о детях. Где мы прятались, что нас «власовцы» не видели–не помню. 

Позже, когда в Корочу пришли венгры, мы с ребятами из зарослей бурьяна и кустов видели, как венгерская жандармерия в саду детского дома, за небольшим курганом, расстреляла цыганский табор. Расстреляли всех  мужчин, детей, женщин, стариков, якобы, за то, что цыгане увели у них несколько лошадей. Перед расстрелом жандармы заставили цыган выкопать себе могилу.    
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                  
После этого я еле пришел домой. Тётя рассказывала, что я был очень бледный, два или три дня ничего не кушал. Была рвота. Так тяжело повлияла на меня картина расстрела табора цыган, хотя я уже видел много смертей.  Я и сейчас отлично помню место, где находится этот курган.
 
…Когда я учился в восьмом классе, у меня на затылке появился клок седых волос. Пожалуй, я слишком рано стал седым, потому, что видел для своего возраста, а мне было тогда 12 лет, слишком много ужасов…

В сентябре 1942 года новые городские власти (в Короче был бургомистр) открыли школу в небольшом доме напротив входа в храм Рождества Пресвятой Богородицы.С какой целью они это сделали сказать трудно. Возможно, считали,что молодое поколение надо сразу перевоспитывать в своем духе.

Храм Рождества очень красивый. Когда его отремонтировали и открыли первую половину, бабушка потихоньку ходила на службу. Но в 1947-1948 годах храм снова закрыли, священников убрали (говорили, что даже арестовали). Мнение народа никто не спрашивал. Тогда говорили, что верующие были нужны Сталину во время тяжелых боев. Надо было как-то мобилизовать народ на борьбу с фашистами. Не брезговали и религией. А потом церковь стала мешать коммунистам, проводить свою политику, и приняли решение храмы закрыть.

…На ум приходят слова Патриарха Московского и всея Руси Алексия II: «Если наш народ не найдет Бога, он не найдет ни покоя, ни счастья, ни благополучия»... 

Несмотря на запрет властями церкви, народ отмечал все церковные праздники, особенно такие, как Рождество, Пасха, Троица и другие. Помню, как я, на Троицу по просьбе бабушки приносил в дом березовые ветки, полевые цветы, траву. 

На Пасху бабушка пекла куличи и делала вкусную пасху из творога с ванилином и изюмом. У нее была специальная  форма из плоских деревянных дощечек в виде резной пирамиды. На каждой дощечке был вырезан крест и текст: «Христос Воскресе!». Пасха имела вид пирамиды без верхушки. Когда дощечки убирали, крест и текст были хорошо видны. Пасха была ароматная и очень вкусная. 

Вернемся в школу.  Дома решили, что лучше мне ходить в эту новую школу, чем бродить с ребятами по городу и базару. 

Сколько было классов, я не помню, да и учеников было мало. Ввели урок «Закон божий», заставили всех выучить молитву «Отче наш». Перед началом уроков мы всем классом читали ее и молились. 

Занятия проводил с нами батюшка. Он же проводил с нами занятия по географии, истории. В «учебнике» географические карты были полностью изменены. СССР на них уже не было. Писать нас учили со знаком «ъ». Письменных принадлежностей не было. Вместо тетрадей мы писали бледными фиолетовыми чернилами на каких-то советских книгах между типографскими строчками. Какие предметы были еще, я забыл. К счастью, ходили мы в эту школу недолго.
                          
Территория детского дома, рядом с которым мы жили, была превращена в лагерь для наших военнопленных и евреев. Евреи ремонтировали дороги. У каждого из них на одежде было написано белой краской JUDE. Охраняли лагерь венгерские солдаты. Наш огород от двора детского дома отделяли жиденький забор из колючей проволоки и густые заросли малины. Она разрослась выше человеческого роста.

Надо отдать должное венграм. Они относились к нашим пленным и населению более гуманно, чем немцы. Например, заступая на пост, часовой мог поднять колючую проволоку и пропустить нашего пленного к ближайшим домам, чтобы он мог попросить у жителей какую-нибудь еду, воду.

Знаю, что было только одно условие: пленный должен был вернуться до момента смены часовых и тогда он возвращался в лагерь без проблем.  Если кто-то не мог вернуться в условленное время, он лежал в малине, ожидая «своего часового». Когда лагерь ликвидировали, от нашей малины практически ничего не осталось. Её всю сломали и вытоптали.

О побегах из этого лагеря я ничего не слышал, хотя для этого были все условия. Как ни странно, но женская гимназия во время боев, прихода немцев и венгров осталась цела или ее не успели и не хотели разрушать? 

Венгры устраивали там вечера танцев в зале, над которым был балкон. С этого балкона, мы, проникнув внутрь гимназии через подвал или окна, плевали и бросали окурки на танцующих внизу венгров и наших девушек, которых приводили венгерские солдаты. Иногда нам за это хорошо влетало от охраны. Перед уходом из Корочи немцы (а может быть и венгры) здание женской гимназии сожгли.
 
В 1942 году я, подражая старшим ребятам, попробовал курить. Поскольку ни папирос, ни сигарет или даже простой махорки не было, курили мы «бычки». Делалось это так. На палочку внизу крепилась обычная игла. Увидел на земле окурок, накалываешь его на иглу, затем складываешь в пакетик. Вылущивали из окурка остатки табака, просушивали его и табак готов.

 Так и собирали на папиросу или «козью ножку». Дома запах табака от меня почувствовали сразу же, был серьезный разговор, но мы с ребятами все равно потихоньку курили.
 
 Один раз у оврага мы увидели открытую венгерскую машину. Внутри ее лежала коробка сигарет.  Рядом никого не было, и коробка быстро оказалась у нас. В овраге мы ее открыли и удивились. Мы таких сигарет никогда не видели. Они были в золотой обертке, в красивых пачках, ароматные. Мы спрятали коробку в какую-то яму и потом потихоньку наслаждались ими. Если бы мы попались на воровстве, нам всем был бы конец, ибо за воровство могли убить на месте, или основательно отлупить. Я закурил в 1942 году и курил почти 20 лет.

В середине зимы наши войска стали оттеснять немцев за Белгород в сторону Харькова. Немцы готовились к отступлению, но сопротивлялись. На крыше детского дома они сняли несколько листов железа и посадили там наблюдателя с биноклем, а несколько больших орудий поставили во дворе детского дома и в саду. 

Огонь вели в сторону села Бехтеевки, откуда по их расчетам, наверное, должны были идти наши войска. На время перестрелки тётя Катя прятала нас с Валей в яму, в которой зимой хранили картошку для посева весной.  Она боялась, что наши наблюдатели могут засечь точку, откуда ведется стрельба из орудий, и мы можем попасть под обстрел.

На выгоне, где был лагерь для пленных, немцы установили несколько своих минометов. Потом мы узнали, что солдаты и народ звали их «Ванюша».  Когда они ночью стреляли, вой стоял жуткий, как от нашей «Катюши». Здание детского дома, как это ни странно, осталось целым. Его не взорвали и не сожгли. Но целых стекол осталось мало.
 
Началась эвакуация раненых из госпиталя, который размещался в районной больнице. Вот здесь мы увидели, как немцы относились к своим союзникам-венграм. Если раненых немцев грузили на машины, то раненых венгров, которые пытались сесть в кузов, просто сбрасывали на землю. Независимо на костылях он или  с повязкой. Венгры кричали, наверное, и от боли и от обиды. Зрелище было очень тяжелое. Мы с ребятами везде все успевали посмотреть, хотя многое нам и не следовало видеть в том возрасте.

Во время оккупации меня мучили фурункулы и карбункулы шеи и спины. Тётя Катя прикладывала мне на шею ошпаренные кипятком листья подорожника для очистки ран от гноя. Мазей, лекарств и бинтов не было. Перевязывала шею какими-то тряпками. 

Простуда лечилась просто. Горчичников тогда не было. Разводили сухую горчицу, смазывали тряпки, прикладывали к спине и забинтовывали теплым шерстяным платком, пока я не начинал кричать от жжения и боли. В больницу практически никто из людей не обращался. Да там и не принимали население. Лечились народными средствами дома, кто, как умел, что знал раньше и слышал от соседей.

Я почему-то всегда считал, что Короча была освобождена нашими войсками 23 февраля 1943 года. Мне кажется, что когда я еще учился в школе, день освобождения Корочи от немцев отмечали именно 23 февраля. 

В книге Маршала Советского Союза А.М. Василевского «Дело всей жизни» (стр. 291) сказано: «7 февраля 40-я армия Москаленко овладела Корочей, а 9 февраля освободила Белгород».  Оккупация Корочи длилась двести двадцать два дня.
  
.addthis_internal_container { width: 250px !important; } .addthis_floating_style { background: none !important; } .at-floatingbar-inner { width: 250px; margin: 0px auto 0px auto; background-color: #fff; } .addthis_floating_style.addthis_32x32_style a { margin: 0px; display: inline-block !important; }