Записки атамана Денисова - 63

"Между тем, еще при начальном вступлении моем в должность, крестьяне нескольких донских господ оказали неповиновение и дошли до буйства, но я их, однако, скоро усмирил и привел в должное повиновение, а в 1820 г. вновь, во многих донских селениях, крестьяне оказали неповиновение и буйство. Я принял меры для прекращения онаго и донес главному начальству о том и о моем предположении, и послал через нарочного, который возвратился без ответа и доложил мне словесно, что он, по приказанию полиции, принужден был выехать из Петербурга в самое короткое время. Генерал-адъютант Чернышев, в мае месяце того же (1820) года, препроводил ко мне именное повеление, коим неповиновение крестьян поручено прекратить ему, а я чтобы делал ему зависящее от меня во всем пособие. В это самое время у меня были готовы казачьи полки на перемену находящихся на кавказской линии, которые я, по требованию генерала Чернышева, отдал в полную его команду. С этими полками он и отправился на левую сторону Дона, в неповинующееся гг. Орловых имение. Я предвидел, что таковое действие может долго продлиться, и предложил войсковой канцелярии заготовить в нужных местах провиант: догадка моя оправдалась событием. В это же время на правой стороне Дона, верст за 200 от имения Орловых, другие крестьяне отказались повиноваться. Я уведомил о том ген.-ад. Чернышева, который просил меня принять свои меры в таких критических обстоятельствах и помочь ему. Имея в сборе большую часть полка, по древнему обыкновению называемого "атаманским", которым тогда командовал отличный полковник, Кирсанов, приказал я ему спешить к главному скопищу бунтующих людей, в селение гг. Мартыновых, Голодаевку, так как бунтующие крестьяне расположились в самой близкой дистанции от онаго селения лагерем, и ежели бы кто из крестьян осмелился оказать что противное своим помещикам, таковых брать под караул. Распорядившись в скорости умножить посланное мною наскоро число казаков из ближайших казачьих селений, я приказал принять всю оную команду известному по храбрости и расторопности генерал-майору Иловайскому, что и было исполнено немедленно и в точности, но на другой или на третий после того день явился ко мне находящийся при генерал-адъютанте Чернышеве, генерал-майор Богданович, с сообщением, что Чернышев внучает ему, Богдановичу, эту часть казаков, и чтобы я на это согласился - что не находя противным, я исполнил в точности. Генерал-майор Богданович, по прибытии к своему месту и как старший уже генерал, неизвестно мне почему, со всею оною командою отступил от селения Голодаевки за несколько верст, а генерал Чернышев, усмиря в тех селениях, где он находился, крестьян, переправился через Дон со всеми полками, спешил к селению Голодаевке, присоединил к ним гвардейский казачий эскадрон, роту артиллерии и пехотный регулярный полк, окружил главных зачинщиков и усмирил оных. Хотя и в других разных селениях, и даже в соседственной губернии оказались было неповиновения крестьян, но все это было им, генерал-адъютантом Чернышевым, прекращено. Таковыми скорыми действиями всех полков, бывших в усмирении крестьян, так казачьи лошади изнурились, что к дальнейшему употреблению были уже неспособны, почему полки и были распущены по домам, по окончании всех сих действий".

"Генерал Чернышев из бывших при нем чиновников, как сделалось мне известно, составил комиссию, сокрыто от меня, и нашли меня в этих неустройствах, буйствах и неповиновении крестьян виноватым, а почему? я и доныне не знаю. Комитет собрался, и члены онаго зачали заниматься не должностию, а более откупом, открыв, что генерал-лейтенант Карпов и генерал-майор Черевков имеют участие в откупе, которые в том и не таились; но оные члены участвовали в откупе только тем, что помогали откупщику деньгами и залогами. Об этом было представлено генерал-адъютантом Чернышевым государю Императору, почему и было поведено гг. Карпова и Черевкова исключить из членов комитета, а вместо их определены генерал-майор Алексей Васильевич Иловайский, бывший после того вскоре атаманом, и генерал-майор Дмитрий Ефимович Кутейников, которые в заседаниях не делали ни возражений и не высказывали своих предположений, а молчали и подписывали журналы. Чернышев уже редко стал согласоваться с моим мнением, а я, видя в нем нетвердые познания, как бытности казаков в домах, так и в военных их действиях, принужден был оставаться при моих мнениях. Я утверждался в них тем, что родился от казака, прожил многие годы в жилищах казаков, в военных действиях начальствуя ими заслуживал нередко похвалы от моих главных начальников и даже удостоился оной чести еще от генерал-фельдмаршала нязя Потемкина; великая государыня Екатерина знала меня по реляциям, что мне сделалось ведомо через ближних ее вельмож, как я находился еще в чине подполковника; князь Италийский граф Суворов-Рымникский, отдавая, по действиям моим, справедливость, часто называл меня "гетманом" и, по возвращении из Италии, я его видел в Польше, больного, в последний раз. Тут он мне сказал обыкновенное слово: "Карпович! Карпович! Я тебя не так наградил, как следует, а ты меня не забывай". Гордясь всеми сими одобрениями и тем, что все донские герои именовали меня "учителем военных правил", а также по истинной преданности моей царям российским и отечеству моему, которым я служил верно и усердно, и что я сам предложил об устройстве казачьих положений и действий, - то по всему сему почитал за грех изменить в чем-либо мое мнение и предположение. От сего до того изнемогался, что сделался опасно болен, пролежал несколько недель в постели в ожидании смерти, не бывал в комитете, и когда сделалось мне несколько легче, получил из Лайбаха, - где генерал-адъютант Чернышев в это время находился, - именное высочайшее повеление, что я отставлен, а вместо меня назначен наказным войсковым атаманом, генерал-майор Алексей Васильевич Иловайский. В повелении сказано, что это государем сделано по доносу Чернышева, что я будто часто останавливал действия комитета и за злоупотребления в рыбных ловлях".

"Рыбная ловля на Дону есть самая древняя привилегия донских казаков. Все казаки при ловле рыбы обязаны не задерживать оную и не запирать реки Дона сетьми через всю ширину реки сей. Селение казачье - станица Старо-Черкасская, было ближайшее к Азовскому морю, от онаго около 60-ти верст. Рыба, войдя из моря в реку, проходила всякий год в январе, феврале и марте месяцах по рекам Дону, Хопру и Медведице в самые верхние казачьи станицы, чем и доставляла хорошее изобилие казакам. В недавние времена станица Старо-Черкасская приписала под именем "приписных", но не военных, из малороссийских, несколько тысяч человек, и когда правительство, узнав об оном, обратило в казаки, то оные и населили станицы: Аксайскую, Гниловскую, Елисаветовскую и другие, ниже и ближе к морю лежащие от Старо-Черкасска. По многолюдству своему они так сетями запирали Дон, что весною, в вышеозначенные месяцы, едва рыба проходила в малом количестве за 200 верст от моря; в другое же время она из моря вовсе не выходит. Этим и были по крайней мере из 5-ти четыре части казаков лишены прежнего изобилия. Зная это, я предложил воойсковой канцелярии рассмотреть, а войсковая канцелярия, - находя справедливым, чтобы все вообще донские казаки могли пользоваться рыбою, тем более, что новопришельцы оною пользуются до обогащения себя, а старожилы того лишены, - сделала распоряжение о свободном проходе рыбы по всему Дону, не обижая других, за чем и досмотр был сделан. За это от некоторых казачьих селений, называемых станицами, я получил благодарность. Таковое, однако ж, распоряжение мое в рескрипте поставлено мне в вину".

"Но, исполняя волю моего государя, я тотчас приказал всем (моим подчиненным) со всеми бумагами, в их ведении находящимися, явиться к новому начальнику по своим обязанностям".

"Дежурный штаб-офицер, бывший при мне, полковник Черевков, знающий хорошо свое дело, с каковым познанием мало кто и есть по войску, полагать надобно еще за несколько месяцев до моей отставки, от опасения быть в ответственности, столь сделался пьян, что заболел и не был в силах продолжать своей обязанности, почему принужден я был его сменить другим подполковником, мало сведущим в грамоте. Хотя я около трех годов находился войсковым атаманом и в три раза прежде наказным атаманом, но не имел в городе Новочеркасске своего дома, проживал в оное время в чужих домах, то и сей случай (отставка) меня нашел в таком же положении. Хозяин онаго дома тотчас потребовал от меня, чтобы я очистил его дом - чего прежде не предлагал. Я имел в виду другой, известный мне дом, хотя и не столь удобный, и перешел в него, но и сей хозяин тоже потребовал от меня очистить оный. Тогда принужден я был перейти в собственный дом, купленный готовым у одного казака, который более походил на пустыню или келью, в котором от скуки и сокрушения был я вседневно болен и просил наказного атамана и позволении мне выехать в ближайшее мое имение, но мне в сей просьбе не было удовлетворения. Я принужден был состоять под ведением полиции; имение мое, все, даже белье и необходимый столовый прибор, которые были весьма малоценны, были описаны".

"Наконец, по сильному моему убеждению, один чиновник, нодполковничьего чина, позволил мне, за хорошую цену, перейти в его дом, что, однако ж, я счел за большое одолжение. Все прежде бывшие при мне знакомые и даже одолженные мною - оставили меня совершенно и, проезжая иногда или проходя, не хотели или не смели даже и взглядывать на тот дом, где я находился. Я был в городе совершенно чуждый человек и видел при себе только моих слуг. В таковом (тяжелом и обидном) положении прожил я всю весну и лето и уже в глубокую осень, с строгим обязательством, позволено мне выехать в мое имение с тем, чтобы никуда не выезжать из онаго и, по первому призыву, являться в войсковую канцелярию или к атаману".