XLVI
Как-то раз я лег в постель, незадолго до рассвета, будучи твердо уверен, что я положил свой платок под изголовье. После недолгого тяжелого сна я проснулся, как обыкновенно, и мне показалось, что меня душили. Я чувствовал, что у меня сильно сдавлено горло. Странное дело. Шея у меня была обвернута моим платком, крепко связанным в несколько узлов. Я поклялся бы, что не делал этих узлов, что я не дотрагивался до платка с той поры, как положил его под подушку. Приходится думать, что я сделал это во сне или в бреду, не сохранив о том ни малейшей памяти, но я не мог этому верить, и с той поры я всякую ночь подозревал, что меня задушат.
Я понимаю, насколько эти безумства должны быть смешны для других, но мне, который испытывал их, они причиняли такое страдание, что я все еще дрожу при одной мысли о них.
Всякое утро мои страхи исчезали, и пока длился дневной свет, я чувствовал себя столь оправившимся от этих ужасов, что мне казалось невозможным когда-нибудь снова страдать от них. Но при закате солнца я начинал опять дрожать, как в лихорадке, и каждая ночь приводила за собой нелепые безумства предыдущей.
Чем больше я падал духом во мраке, тем больше прилагал усилий в течение дня, чтобы показаться веселым в разговорах с товарищами, с обоими мальчиками патриархатства и со своими тюремщиками. Слыша, как я шучу, никто бы не вообразил себе того жалкого недуга, которым я страдал. Я надеялся этими усилиями укрепить себя, но они ни к чему не вели. Эти ночные призраки, которые днем я называл глупостью, вечером вновь становились для меня страшной действительностью.
Если бы я смел, я бы упросил комиссию переменить мне комнату, но я не решился на это, боясь показаться смешным.
Все рассуждения, все размышления, все старания, все молитвы были тщетны: мной овладела страшная мысль, что я совершенно и навсегда покинут Богом.
Все эти лукавые софизмы против Провидения, казавшиеся мне за несколько недель перед этим, когда еще я был способен рассуждать, столь глупыми, теперь не выходили у меня из головы, и мне казалось, что их нужно принять во внимание. Несколько дней я боролся против этого искушения и, наконец, уступил ему.
Я перестал признавать благо религии, я говорил так же, как говорят безумные атеисты, как Джулиано, недавно писавший мне: религия не служит ни к чему иному, как к ослаблению способностей ума. Я решился в своем высокомерии поверить тому, что, отказавшись от Бога, я придам сил моему уму. Безумная уверенность! Я отрицал Бога и не умел отречься от невидимых злобных существ, которые, казалось, окружали меня и питались моими скорбями.
Как назвать это мучение? Достаточно ли сказать, что это была болезнь? Или это было в то же самое время божеской карой, побуждавшей меня отбросить мою гордость и познать, что без особенного света я мог сделаться неверующим, как Джулиано, и более безумным, чем он?
Что бы это ни было, Господь избавил меня от такого зла, когда я всего менее этого ожидал.
Раз как-то утром, после того, как я выпил кофе, со мной случилась страшная рвота и колики. Я думал, что меня отравили. После мучительной рвоты, я был весь в поту и лег на кровать. К полудню я заснул и спал спокойно до вечера.
Я проснулся, удивляясь такому нежданному спокойствию, сон, казалось, прошел, и я встал. Если я встану, говорил я себе, у меня будет больше сил для борьбы с обычными страхами.
Но страхи не явились. Я ликовал и, будучи полон благодарности, снова чувствуя присутствие Господа, бросился на землю, чтобы помолиться Ему и испросить у Него прощения в том, что я в течение многих дней отрицал Его. Это излияние радости истощило мои силы, и, оставшись некоторое время на коленях, прислонившись к стулу, я был вновь застигнут сном и в этом положении заснул.
После этого, не знаю, через час или через несколько часов, я проснулся наполовину и бросился, как был, одетый, на постель и проспал до зари. Я чувствовал себя все еще сонным в течение целого дня, вечером я быстро лег и проспал всю ночь. Какой кризис произошел во мне? Я его не знаю, но я выздоровел.
Свободное копирование
