Русская революция - 23

* * *

 Казалось бы, теперь можно было бы, наконец, уверовать в революцию, в то, что она совершилась.

 Однако все последующее показывает, что в корне именно этой уверенности-то и не существовало.

 Ибо ясно, что человек, действительно уверенный в существовании известного явления, в его прочности, не станет никогда предпринимать, для закрепления этого явления, шаги и действия, которые, будучи, быть может, весьма действительными и полезными в данный момент, в будущем неминуемо подорвут или уничтожат это самое явление.

 Не станет же, например, человек, твердо убежденный в прочности своего здоровья и крепости своего сердца, принимать для подкрепления сил морфий, спермин и т. п. специи, ибо они если и взвинтят его энергию и работоспособность на данный короткий промежуток времени, то зато в будущем неминуемо подорвут в корне его здоровье.

 Между тем что происходило в это время в России?

 Началась всеобщая "защита революции", "закрепление" ее "завоеваний".

 Для этого требовалось политически аморфную, можно сказать, совершенно аполитичную, безграмотную российскую публику поскорее распропагандировать и разобрать по партийным лавочкам.

 Каждая партия наперебой старалась навербовать себе членом, нисколько не всматриваясь в их умственное и моральное содержание.

 В это-то самое время и народились "мартовские" социалисты, как их презрительно называли "буржуи", или люди, у которых было достаточно совести, чтобы не примазываться к социализму из личных выгод. Быстро усмотрев, что в ближайшем будущем политический радикализм будет весьма ходким товаром, эти quasi-социалисты старались друг друга перещеголять крайностью своих "убеждений".

 Один известный итальянский депутат-социалист, посетивший Россию после революции, уезжая, резюмировал свои русские впечатления так: "Я, конечно, как социалист не могу не радоваться успехам социализма в России. Но вот то обстоятельство, что в России, столь слабо развитой экономически, и вдруг так много социалистов, заставляет меня сомневаться: да подлинные ли они?"

 Увы, скептицизм почтенного опытного политика едва ли не был весьма и весьма обоснован.

 Вполне ясно представить себе картину уклада жизни в случае торжества социалистических идей, без права собственности и т. п., и действительно всем существом своим проникнуться уверенностью, что в этом "новом мире" познаешь истинное счастье, -- все это, да еще при отсутствии всякой, не только что политической, а элементарной умственной подготовки вещь абсолютно невозможная в течение нескольких дней.

 Поэтому, если среди рождавшихся в эти памятные дни марта сотен тысяч новых социалистов и были люди искрение, то это был простой, серый народ, который воспринял социализм не умом, а сердцем, как некую новую религию, которая должна создать счастье и правду на земле. А интеллигенты, которые в мартовские дни "заделались" социалистами, почти сплошь руководствовались соображениями карьерными. Ибо что же прежде всего мешало им быть социалистами до переворота?

 Увы, многие из них в то время состояли в Союзе русского народа[1], в националистах или вообще где-нибудь пресмыкались.

 Мне, например, лично (а также и находящемуся сейчас в Нью-Йорке моему помощнику по министерству в дни революции профессору Ломоносову[2]) очень хорошо известен случай, когда человека, для "убеждения" в необходимости некоторых действий, не особенно приятных Его Величеству, приходилось ознакомливать с видом револьвера, приставленного к животу. А потом, спустя несколько дней, он оказался на очень видном посту и официозная пресса рекомендовала его как "убежденного" социалиста (не оттого ли, что его убеждали револьвером?).

 И таких была бездна среди партийных неофитов.

 Не могли же партийные вожди не понимать, что подобные господа могут только проституировать любую политическую мысль и вести в будущем к моральному вырождению партии, которая имела неосторожность залучить их в свои ряды?

 Если же, тем не менее, за подобными адептами своих учений люди все-таки гнались, то это может быть удовлетворительно объяснено только тем, что они в душе своей не были твердо убеждены в прочности неожиданного счастья -- революции и старались это счастье закрепить, хотя бы опасной ценой подрыва всего дела в будущем.