* * *
Что делал в это время царь?
Царь, к великому моему удивлению, отправился из Пскова в Ставку. Как только я получил справку о назначении в Могилев для литерного поезда "А", в котором царь путешествовал по России, я немедленно же телефонировал Гучкову, с согласия которого это, конечно, только и могло произойти, чтобы высказать ему свое недоумение и опасение, как бы царь в Ставке не вздумал организовать сопротивление. Но Гучков спокойно ответил: "Он совершенно безвреден".
И действительно, он совершенно добросовестно подчинился своей участи. Последнее его приказание было генералу Иванову, который пытался прорваться в Петербург с двумя эшелонами георгиевских кавалеров -- прекратить сопротивление и подчиниться новой власти.
Но все-таки разрешение уволенному в отставку царю свободно разъезжать по стране, направляться к войскам, среди которых могли оказаться и преданные ему, все это не могло не казаться странным с первого взгляда.
Мотивом же согласия на это со стороны Гучкова могло быть только его величайшее -- и демонстративное -- презрение к ничтожной личности Николая II
Совет рабочих и солдатских депутатов таких "тонких" чувств, разумеется, разделять не мог и стал требовать его ареста.
13-го числа марта меня вызвали сперва к Родзянко, а затем в Совет министров и предложили, совместно с тремя другими членами Государственной думы, отправиться в Могилев, арестовать там царя и доставить его в Царское.
Первым моим движением было отказаться от этой "почетной" роли. Слишком мне претило разыгрывать из себя тюремщика. Но затем, поразмыслив, я решил принять поручение. Мне представлялось, что другое лицо на моем месте (я ехал в качестве председателя), пожалуй, не воздержится от искушения проявить в чем-нибудь свою "власть" над бывшим царем, а всякая даже непочтительность по его адресу, в моем понимании, легла бы пятном не на него, а на молодую русскую свободу. Ведь всякая выходка в отношении человека, перед которым еще вчера дрожали 180 миллионов человек, слишком бы уже напоминала известную басню Крылова. А в те дни русская революция мыслилась еще как нечто чрезвычайно красивое.
Надо было, следовательно, выяснять свои задачи и устанавливать целый ряд положений. Заседание Совета министров произвело на меня впечатление чрезвычайной бестолковщины, многоговорения и отсутствия предусмотрительности.
Этими качествами отличались, впрочем, все заседания Временного правительства. Например, серьезный (?) вопрос о закрытии Пажеского корпуса и об устройстве на его месте садовой школы прапорщиков отнял у Совета министров три часа. При этом многие министры постоянно бегали к телефону справляться с мнениями и настроениями Совета рабочих и солдатских депутатов.
Понятно, что и вопрос об аресте царя потребовал длительного обсуждения, тем более что и представлен он был Совету министров в совершенно сыром виде, как голая мысль.
Самый акт ареста решено было наименовать объявлением царя "лишенным свободы". На мой вопрос, как его именовать в третьем лице и при обращении, буде таковое потребуется, решили именовать "бывшим императором", а относительно титулования при личном обращении, поколебавшись немного между Вашим Высочеством и Вашим Величеством, остановились на последнем, однако без прибавления слова Императорское.
Попутно выяснилось, что царь обращался к Временному правительству с тремя просительными пунктами: 1) об обеспечении ему безопасного проезда из Могилева до Царского, 2) об охране его во время пребывания в Царском и 3) об обеспечении его проезда на Мурман и в Англию.
Решено все три просьбы удовлетворить и вписать об этом в постановление Совета министров, коим царь объявлялся лишенным свободы.
Когда я выразил сомнение в том, чтобы по только что открытой для движения Мурманской железной дороге удалось пропустить весьма тяжелый императорский поезд, то министр путей сообщения весьма наивно ответил, что тогда придется подождать до весны. Пришлось мне ему разъяснять, что весной уже, наверное, не придется вообще проехать по этой дороге, ибо ее на весьма значительном протяжении не будет даже и существовать, сейчас же она держится только тем, что на ней работает дорожный мастер "мороз". Министр поспешил согласиться, что на дороге что-то неладно, и обещал послать на нее высшего чиновника ведомства для осмотра.
Попросив министра о назначении мне к вечеру экстренного поезда по Виндавской железной дороге, я удалился из Совета министров.
Вопрос о приставлении к арестованному царю стражи и об отобрании у него шпаги так и остался необсужденным, ибо я молча решил этих церемоний не проделывать.
Когда вечером я приехал на вокзал, то оказалось, что наша "секретная" миссия разоблачена, ибо нас встретила целая толпа журналистов с просьбою пустить их в поезд.
Посоветовавшись, мы решили им этого не разрешать. Однако один из них, сотрудник "Речи", оказался не менее энергичным, чем его американские коллеги, и умудрился как-то пробраться в служебное отделение.
С утра наше путешествие стало превращаться в триумфальное шествие. По линии наша поездка стала известна, нас встречали на каждой станции толпы железнодорожных служащих и населения, говорились приветственные речи, раздавались крики "ура". Я старался отвечать, хотя шесть суток без сна и с постоянными разговорами по телефону давали себя знать -- я почти лишился голоса.
Свободное копирование
