Директива по национальной безопасности № 75 - 3

Политика сдерживания, которая оставалась краеугольным камнем американской политики по отношению к Советскому Союзу, уже давно изжила себя. Она предполагала противодействие советской территориальной экспансии, чтобы создать внутреннее давление, которое со временем приведет к переменам. Этот подход был явно старомодной концепцией, потому что империализм рассматривался в традиционном территориальном плане, как военная экспансия Советского Союза, подобно нацистской Германии. В действительности с 1917 года коммунисты придумали целый набор инструментов завоевания, среди которых непосредственно военные действия были лишь одним из средств и далеко не самым важным. Вторжение в Афганистан в 1979 году было первым примером после неудачного вторжения в Польшу в 1920 году, когда Советская армия была использована в мирное время в целях экспансии. Излюбленным методом коммунистов была работа изнутри, путем политической подрывной деятельности и создания экономической зависимости. После того как Китай был захвачен коммунистами в 1949 году, политика сдерживания утратила свою действенность. За годы, последовавшие за этим, Москва преодолела наши преграды и создала зависимые от себя режимы на каждом континенте: в Африке это были Эфиопия, Ангола и Гана; в Азии-Северная Корея и Северный Вьетнам; в Центральной Америке-Куба, Чили и Никарагуа. Ни в одной из этих стран Москва не устанавливала свою гегемонию военными средствами. Как показала наша неудачная война во Вьетнаме, остановить коммунистическую экспансию военными средствами было невозможно, так как метастазы коммунизма распространялись по всему миру. Следовательно, было безнадежным предприятием пытаться предотвратить его дальнейшее распространение на периферии; нужно было нанести удар в самое сердце советского империализма, по его системе.

Но эта точка зрения оставалась невысказанной, потому что Госдепартамент положил под сукно свои тезисы и проигнорировал мои. 5 марта 1982 года я написал Кларку, что не стоит и надеяться на то, что мы сумеем добиться поддержки союзников в нашей жесткой политике по отношению к советскому блоку (которая в то время включала санкции), если мы не сумеем ясно объяснить ее суть. Я процитировал слова из недавней речи французского министра торговли Мишеля Жубера, который сказал: «Вы просите нас отправиться вместе с вами, но не говорите, куда мы направляемся и куда этот путь нас приведет». Для того чтобы ответить на этот вполне резонный вопрос, я предложил разработать Директиву по национальной безопасности в отношении Советского Союза, в которой содержалось бы теоретическое обоснование важной речи, которую президент должен был произнести во время своего визита в Европу в июне. Кларк дал согласие на то, чтобы я сформулировал основные положения для этого документа. Первый вариант текста был готов 10 марта, но надежда на то, что директива будет готова к концу апреля, была нереалистичной, главным образом из-за сопротивления Госдепартамента. 23 марта Пойндекстер сказал мне, что мои «Основные положения» поднимут шум в Госдепартаменте. Он предложил отложить их в сторону и вместо этого вытереть пыль с доклада Госдепартамента прошлого года «Восток-Запад» и вставить туда некоторые из моих идей. Стремясь избежать конфликта с Госдепартаментом, Кларк принял это предложение, но из затеи ничего не вышло, потому что было невозможно внести изменения в старый доклад. В записке к Кларку я писал:

«Основное различие между моей позицией и позицией Госдепартамента заключается в философском подходе к проблеме. Госдепартамент полагает, что мы должны довольствоваться попыткой влиять на советское поведение,  поощряя СССР, если он ведет себя мирно, и наказывая, когда это не так. В соответствии с тем, что, как мне кажется, отражает мысль президента, я в противоположность данному подходу утверждаю, что поведение есть следствие системы  и что наша политика (например, недавно введенные санкции и ограничения на кредиты) направлена на изменение системы как предпосылки изменения поведения (например, вынудит Советский Союз изменить свое экономическое устройство). Самый спорный пункт в прилагаемых «Основных положениях» заключается в следующем предложении: [Обзор] «будет исходить из того, что поведение Советского Союза на международной арене является реакцией не только на внешние угрозы и возможности, но также и на внутренние императивы советской политической, экономической, социальной и идеологической системы». Госдепартамент, вероятно, будет бороться против этого положения всеми силами, однако, я полагаю, что оно выражает самую суть президентского подхода».

Хотя политический доклад не был готов к поездке президента, было принято решение, что президент сделает важное заявление по поводу нашей политики по отношению к Советскому Союзу в речи во время своего предстоящего визита в Англию. В конце апреля Госдепартамент представил проект речи, в написании которой я не участвовал, и направил ее на утверждение в СНБ, но не через меня, а через другого сотрудника. Речь была наполнена типичной клишированной риторикой. Однако я был удовлетворен тем, что авторы документа все-таки приняли, хотя и в усеченной и смягченной форме, мой принцип, что «сущность советской системы влияет на ее внешнюю политику». Но я отказался принять этот документ и подал вместо него собственный вариант. Президент, таким образом, получил два варианта речи. Он отверг вариант Госдепартамента и выразил желание, чтобы новый вариант речи подготовил Тони Долан, талантливый спичрайтер Белого дома, написавший большинство речей Рейгана по вопросам коммунизма. (Именно он был автором выражения «империя зла».) Долан в свою очередь спросил меня о моих предложениях. Он вставил в свой текст абзац из моего варианта, в котором объяснялось в марксистских терминах, почему Советский Союз находился, по выражению коммунистов, в «революционной ситуации».

Изначально предполагалось, что президент выступит перед палатой общин в Вестминстере, Доме парламента, и именно это предложила премьер-министр Маргарет Тэтчер. Но местная оппозиция не допустила этого. Английская элита считала Рейгана опасным простаком, и он вынужден был довольствоваться менее престижным местом выступления в Королевской галерее в палате лордов. Несмотря на то что поначалу он заявил нам, что не согласится на «второе по значимости место», он все-таки воспринял этот недоброжелательный выпад с чувством юмора. В своей речи 8 июня 1982 года Рейган сказал: «В ироническом смысле Карл Маркс был прав. В настоящее время мы являемся свидетелями большого революционного кризиса; кризиса, в котором экономика приходит в прямое столкновение с политическим порядком. Но этот кризис происходит не на свободном немарксистском Западе, а на родине марксизма-ленинизма в Советском Союзе… То, что мы там наблюдаем,-это политическая структура, которая более не соответствует экономическому базису, и общество, где производственные силы не могут развиваться из-за политических оков»[1].

Лондонская речь взбесила русских больше, чем что бы то ни было из того, что Рейган говорил со дня вступления в должность. Они хорошо осознали ее последствия: по марксистской терминологии СССР стоял перед лицом неминуемого краха и, следовательно, не являлся державой, чьи интересы следовало принимать во внимание и переговоры с которой не стоили затраченных усилий[2]. Она послужила теоретической основой для речи, которую Рейган произнес годом позже в университете «Нотр Дам» и в подготовке которой я также участвовал. В ней Рейган сказал, что мы «переживем» коммунизм. Русские правильно приписали упоминание Маркса в лондонской речи мне. Журналист, вернувшийся из Москвы вскоре после этого, сообщил мне, что мое имя стало широко известно в России и что по влиянию на советскую политику меня считали равным Бжезинскому. Несмотря на то что в речи указывалось, что Советский Союз саморазрушался, официальный советский комментатор, прибегая к обычному «диалектическому» мышлению, охарактеризовал ее как заявление о том, что Соединенные Штаты намереваются разрушить Советский Союз. Когда я сообщил Рейгану об этих реакциях, он ответил: «Итак, мы затронули нерв».

13 июля 1982 года в Госдепартаменте состоялось совещание, чтобы обсудить мои тезисы для Директивы по национальной безопасности. Помощник госсекретаря по европейским делам Ричард Бёрт подтвердил в приватном разговоре, что чиновники Госдепартамента на самом деле не хотели принимать никакого документа, определяющего нашу политику.

После ухода Хейга Кларк был полон решимости восстановить авторитет СНБ в процессе осуществления внешней политики и для этого отдал распоряжение его сотрудникам готовить проект директив. В последующие месяцы время от времени происходили дискуссии с Госдепартаментом по поводу Директивы в отношении политики к СССР, но Кларку нравился мой вариант и в конце концов он был принят с некоторыми изменениями. В начале ноября 1982 года Госдепартамент уступил по самому спорному пункту моих тезисов (атаковать «систему»), что давало нам возможность продвигаться вперед в написании того, что стало известно как Директива по национальной безопасности № 75. Этот документ в настоящее время рассекречен и опубликован[3]. Ключевым был второй параграф. Он определял как одну из важнейших задач Соединенных Штатов в их отношениях с СССР:

Способствовать в предоставленных нам ограниченных рамках процессу перемен в Советском Союзе в направлении к более плюралистической политической и экономической системе, при которой власть привилегированной элиты будет постепенно уменьшаться. Соединенные Штаты исходят из того, что советская агрессивность имеет глубокие корни во внутренней системе и что отношения с СССР должны, таким образом, принимать во внимание, будет или нет проводимая политика способствовать укреплению системы и ее способности проводить агрессивную политику.

Несмотря на робкое выражение «в предоставленных нам ограниченных рамках», вставленное по настоянию Госдепартамента, такая формулировка представляла собой большую победу над Госдепартаментом и над общепринятым мышлением советологического сообщества.

Однако Госдепартаменту удалось одержать маленькую победу. В первоначальном варианте, который я представил, содержались два предложения под заголовком «Экономическая политика». В них были следующие рекомендации:

Побудить СССР переориентировать средства и ресурсы с оборонного сектора на инвестиции в экономику и в производство товаров широкого потребления.

Воздержаться от предоставления помощи Советскому Союзу в разработке его природных ресурсов и получении с минимальными для него затратами доходов в твердой валюте.

Как Госдепартамент, так и министерства финансов и сельского хозяйства возражали против обоих предложений, а министерство торговли возражало против второго. Почему они возражали, остается тайной для меня до сих пор, так как эти предложения только детализировали принципы, изложенные выше.

Марк Палмер позвонил из Госдепартамента попросить, а точнее «потребовать», чтобы я убрал эти два пункта из окончательного текста, но Кларк передал мне через Пойндекстера распоряжение их оставить. Таким образом, текст, который я представил для обсуждения от имени СНБ, включал оба спорных предложения. Однако, по-ви- димому, незадолго до заседания СНБ в то утро Шульц, которого не было в городе, связался с Рейганом и уговорил его убрать эти два предложения.

Текст Директивы по национальной безопасности № 75 был предметом обсуждения на заседании СНБ, которое Кларк тактично назначил на 16 декабря, то есть за день до окончания моей работы в Совете. Невзирая на возражения Уайнбергера, Рейган настоял на том, чтобы два спорных пункта были изъяты из текста, потому что они просочатся в прессу («Мне придется читать о них в «Вашингтон пост»), что даст русским материал для пропаганды. «Мы знаем, что будем делать, и нам необязательно это описывать»,-сказал он. Это объяснение показалось мне странным, потому что весь документ «описывал», что мы будем делать. Я полагаю, что главная причина отказа от этих пунктов была в том, что они напоминали о санкциях по трубопроводу, которые причинили столько неприятностей и которые были отменены только несколькими неделями раньше. Большая часть заседания была посвящена разъяснению и уточнению выражений, касавшихся экономических мер. Рейган принимал активное участие в обсуждении. Он настаивал на своем нежелании, чтобы в документе были формулировки, «исключающие компромисс и тихую дипломатию». В конце концов было решено рассматривать экономические отношения с Москвой по каждому конкретному проекту без формулирования каких-то общих принципов и, конечно же, исключая такие понятия, как «экономическая война».

Когда заседание подходило к концу, Рейган выразил мне благодарность за работу в его администрации и сожаление по поводу моего ухода.

Позже в приватном разговоре Кларк поинтересовался, кто мог бы занять мое место. Я предложил кандидатуру Джека Мэтлока, нашего посла в Чехословакии, потому что на меня произвели благоприятное впечатление его отчеты из Москвы в начале 1981 года, когда он служил там заместителем главы миссии. Сначала Кларк колебался, опасаясь, что как профессиональный дипломат Мэтлок будет зависеть от Госдепартамента, но я постарался убедить его преодолеть эти сомнения, уверяя, что Мэтлок, судя по его отчетам, мыслил не как типичный дипломат. Сам Мэтлок, как выяснилось, предпочитал бы оставаться в Праге, но в конце концов он вернулся в Вашингтон и в июне 1983 года занял мой пост. Он пользовался доверием Шульца и помог направить курс администрации президента в русло менее конфронтационной политики при Горбачеве, когда весной 1987 года он оставил СНБ и занял пост посла Соединенных Штатов в Москве.

Кроме Мэтлока, в качестве источника информации о Советском Союзе и приватного канала связи с советскими лидерами как президент, так и Шульц использовали Сьюзен Масси, протеже Нэнси Рейган и поклонницу старой России. Она уверяла президента, что Россия была готова откликнуться на любые обнадеживающие шаги с его стороны. Я полагаю, что она также подчеркивала тот факт, что русские люди религиозны. Подобные мысли были созвучны сентиментальным свойствам характера Рейгана, хотя и были неочевидными.