Мои воспоминания - 185

С означенной целью я ездил в Ставрополь и убедил Граббе в необходимости исполнить этим способом возложенное на меня по Высочайшему повелению поручение. Давая свое согласие, Граббе меня предупреждал, что я подвергаю себя большой опасности. Меня чрезвычайно удивило, что он в тот же день за обеденным столом, за которым, по обыкновению, сидело много офицеров, рассказал о нашем предположении, о том, что он предварял меня, насколько оно опасно, и присовокупил с обыкновенной своею выспренностью, что если я попадусь при этом в плен, то правительство меня выкупать не будет не из экономии, но из принципа, так как и римляне в войнах с дикими народами не выкупали попавшихся в плен к сим последним. {Хороши были данные мне Граббе поощрения и тайна, высказанная при стольких лицах.} Конечно, горцы немедля узнали о предполагавшемся нашем переходе через Кубань, но не знали только дня, в который он состоится. Граббе назначил Генерального штаба капитана Вревского (впоследствии генерал-лейтенанта, убитого на Кавказе) командовать небольшим отрядом казаков при легких орудиях, который должен был во время перехода моего и Шульца на левую сторону Кубани скрываться на правом ее берегу в камышах для подания, в случае надобности, нам помощи.

 В Ставрополе я по-прежнему часто видался с Граббе, поэтом Лермонтовым, Львом Пушкиным и графом Валерьяном Канкриным{[1]}, старшим сыном министра финансов. Он был прапорщиком гвардии; тогда каждый год посылали несколько гвардейских офицеров в кавказские экспедиции. Валерьян был человек небольшого ума, но довольно острый и хороший товарищ. Видался я также с Трескиным, вышеупомянутым Вревским и другими лицами и время проводил весело.

 Проезжая через Екатеринодар в поездку мою в Ставрополь и обратно в Керчь, я останавливался у Завадовского, который также не одобрял предполагаемого нами тайного перехода через Кубань. Местность у Варениковой пристани вследствие близости от нее многочисленного и воинственного племени шапсугов почиталась очень опасной.

В начале февраля были довольно сильные морозы; я приехал в Тамань ночью и остановился в нетопленой почтовой станции, в которой совершенно замерз. Утром узнал я, что довольно сильный лед идет из Азовского в Черное море и переправиться через пролив у Тамани невозможно, а что переправляются в Керчь, верстах в 20 от Тамани, с косы, называемой Тузлою. Приехав на место, я с трудом нашел старосту казенных перевозчиков, который было хотел созвать людей для перевозки, но вдруг отказался и как-то грубо выразился. Его грубость и в особенности опасение, что я, задержанный переправой, при наступлении теплой погоды не в состоянии буду исполнить возложенного на меня поручения, так меня раздражили, что и теперь еще не могу простить себе того, что я, взбешенный, вынул из ножен находившийся при мне кинжал и пригрозил им означенному старосте, который немедля исчез, так что я ни его, ни казенных перевозчиков не мог нигде найти. Оказалось, что кроме казенного перевоза был тут же вольный. Я отыскал вольных перевозчиков, которые требовали за перевозку в г. Керчь, всего около 10 верст, 25 руб. с получением денег вперед. Я согласился, и мы проехали около половины означенного расстояния, но шедший лед не позволил нам доплыть[2] до Крымского берега, и меня высадили на среднюю Тузлу. Это очень маленький песчаный остров, едва возвышающийся над горизонтом моря; на острове были две рыбачьи хижины; я взошел в одну из них погреться. Выйдя из хижины, я увидал, что привезшие меня вольные перевозчики отплыли, выложив мои вещи на берег. Рыбаки, жившие на острове, были большей частью малороссы, отличавшиеся сильным телосложением с разбойничьим типом. Они пригласили меня обедать с ними, но с тем, чтобы мой слуга, {вышеупомянутый} Сергей Дорофеев, ел за тем же столом. Меня посадили на почетное место под образами, и мы ели все вместе очень вкусную уху и еще что-то из очень вкусной свежей рыбы. После обеда они мне сказали, что в их хижинах не курят, и я вместе с некоторыми из них курил на чистом воздухе, несмотря на довольно сильный холод. Когда я, лежа в хижине на скамье, читал "Revue des deux mondes"[3], несколько человек подходили ко мне и, посмотрев на книгу, говорили: "Это не по-нашему". Ночью они сильно натопили, и я во сне видел, что весь горю, и, проснувшись, я не мог вытерпеть этой жары и неодетый бросился из хижины. Мои хозяева сказали мне, что они так много нажарили печь, думая мне этим угодить.

 На другой день они условились доставить меня за 15 руб. в Керчь, но, постоянно наблюдая в бывший со мной телескоп, которым очень любовались, находили, что около крымского берега много льду, который не позволит нам пристать к берегу. Проведя еще одну ночь на островке, мы отплыли утром и с трудом причалили к так называвшейся Павловской батарее. Тут была всего одна хижина, в которой жил какой-то солдат. Я нанял у него телегу с лошадью для доставления моих вещей в Керчь, а сам пошел по замерзшему полю пешком. Направления, по которому пролегала дорога, не было видно, так как она вся была покрыта льдом; я не раз падал в пересекающие ее покрытые топким льдом ручьи и насквозь промок. Придя в таком положении в Керчь, я остановился в гостинице. Несмотря на то что отведенная мне комната была не топлена и очень холодна, я предпочел снять с себя совершенно мокрые платье и белье и в таком положении довольно долго просидел, пока не приехал мой слуга с вещами.