Укрупнённый Институт

77. Укрупнённый Институт

Три Института слились вместе[1]. На должность директора назначили партийного молодого человека из Харькова. Надо полагать, он имел сильную партийную протекцию. Учебный год кончался. Новый директор созвал общее собрание студентов и преподавателей и произнёс речь. Речь его демонстрировала его отдалённое отношение к учебному делу. Треть речи была посвящена подсобному хозяйству при Институте, где воспитывался десяток свиней, оказавшихся особенно дорогими директорскому сердцу.

Заместителем директора был назначен профессор Шенберг. В этом распреде-лении ролей ярко сказалась суть партийности в руководстве: только что окончивший Институт человек, вообще ограниченного опыта, назначался директором крупного института, а в подчинение ему ставился старый опытный профессор. Впрочем, новый директор продержался только летом. Осенью наверху полетел высокий партиец, креатурой которого являлся новый директор, и он исчез из Института так же стремительно, как и появился.

На его место прислали некоего Ефимова. Это был высокий человек, севший в кресло в своём кабинете. С внешним миром он сносился только через секретаря и через своего заместителя по учебной части. Говорил директор с небольшим акцентом, вероятнее всего латышским. Заместителем директора по учебной части был профессор Окулов (профессор Шенберг отказался от должности заместителя директора). Окулов был тоже членом партии. Говорил он мягко и вкрадчиво, но был опытным интриганом.

Жизнь в институте шла заведенным порядком. Читались лекции, сдавались экзамены, защищались проекты, подписывались договоры по социалистическому соревнованию, выполнялась научно-исследовательская работа, составлялись договоры на "помощь производству".

Окончившие Институт "парттысячники" в большинстве своём закрепились в Институте: одни помощниками деканов, кое-кто председателем месткома, секретарём парткомитета, председателем местного бюро научных работников.

В подчинении Окулова находился заведующий учебной частью, румын, тоже партиец. Он был с Окуловым на ножах. Окулов набрал массу лекций, они оплачивались по числу часов и поэтому увеличивали его заработок. Поэтому посетители никогда не могли застать его в кабинете. Тогда они шли к заведующему учебной частью румыну.

– Мы к вам. Никак не можем застать профессора Окулова.

– Не можете? Ведь он всегда находится в вестибюле.

– Где? – вскакивает посетитель.

– Он висит там на "доске почёта".

Иван Карлович Бриф, бывший когда-то заместителем директора по учебной части, спускался всё ниже и ниже по служебной лестнице. Это был русский немец во многих поколениях, страстный охотник и рыболов, с круглым красным лицом и голубыми глазами. Глебу его лицо казалось знакомым. Потом он вспомнил Брифа гимназистом старших классов, гонявшим футбольный мяч по двору гимназии.

Иван Карлович был одним из самых умных людей в Институте, но он редко выдавал свои мысли. Он долгое время оставался холостяком. Женился, когда ему было лет за сорок, на красавице, бывшей моложе его лет на двадцать. У них был сын лет трёх. В начале тридцатых годов заболел тифом сын, потом мать и отец. Мать и сын умерли.

К тому времени стали вводить учёные степени и учёные звания, и тут выяснилось, что у Брифа было незаконченное университетское образование. Ему запретили читать лекции по математике. Затем он стал снижаться со ступеньки на ступеньку и дошёл до заведывания учебно-учётной частью.

Общетехническим факультетом заведовал доцент Чередниченко, бывший великовозрастный беспризорник, из тех, которые снимают пальто [с прохожих]. Когда его взяли в дом беспризорных, у него обнаружились незаурядные способности по математике. Его отдали в Институт, он окончил его и остался аспирантом. Он был кандидатом партии.

Однажды к Глебу явился молодой человек в важной шубе с запиской от декана другого факультета. Молодой человек оказался инженером, аспирантом, а декан просил взять на себя руководство аспирантом, который сдал экзамены и пишет кандидатскую диссертацию. У Глеба с аспирантом состоялись только три встречи, из которых выяснилось, что хотя тему диссертации он выбрал, но к ней ещё не приступал и она ещё рисуется ему довольно туманно. На следующей неделе от декана пришла новая записка, в которой сообщалось, что диссертационный срок аспиранта Люлькина окончился и поэтому Глеб от руководства освобождается.

Ещё неделей позже аспирант явился к Глебу на квартиру с письмом от некоего Областного Правления Кооперации, которое просило продолжать руководство аспирантом Люлькиным и предлагало платить за час руководства 25 рублей (при нормальной плате 8 рублей). За два месяца встреч диссертация не подвинулась ни на йоту.

Для Глеба становилось всё яснее, что аспирант диссертации не напишет, а рассчитывает, что её напишет Глеб. Свои цели он объяснил так: "Видите ли, я предназначил себя к роли директора ВУЗ'а. Неудобно директору быть без учёной степени. Для этого мне и нужна диссертация, а углубляться в неё мне нет смысла, я ведь не буду читать лекций и заниматься научно-исследовательской работой... " Глеб от дальнейшего руководства работой Люлькина отказался.

Жизнь в Институте время от времени взбудораживалась бытовыми скандалами или трагедиями. Так однажды в местком Института явилась женщина с ребёнком и, положив ребёнка на стол председателю месткома, аспиранту и партийцу, сказала: "Бери, подлец, своего ребёнка".

В какой мере председатель месткома был действительно виновником происшествия, сказать трудно, потому что в это время "алименты" присуждались достаточно просто, и многие женщины, с незаконным ребёнком, выбирали ему отца по экономическим соображениям. Рассказывали о случае, когда молодая женщина привела к ответственности лётчика и выставила свидетельницу, подтвердившую под присягой близкие отношения истицы с лётчиком. Суд приговорил лётчика к алиментам, после чего лётчик потребовал медицинского освидетельствования и оказался лётчицей.

Большинство профессоров и доцентов читали лекции минимум в двух институтах. Большие трудности возникали по части транспорта в связи с переполнением трамваев. Профессора Шульца, ехавшего из Индустриального в Авиационный Институт, спихнули с подножки, и ему отрезало обе ноги выше колена. Состояние сердца не позволило ему воспользоваться протезами. Он прожил ещё свыше трёх лет, занимаясь писанием работ по графическому дифференцированию и интегрированию.

Глеб поехал в областное объединение научных работников и добился установления профессору Шульцу персональной пенсии в 500 рублей в месяц. Однако вскоре, когда проф. Шульц получил гонорар в 250 р. за помещённую в журнале статью, ему снизили пенсию до 250 рублей в месяц.[2]

В Институт поступила заведующей общей канцелярией девушка лет 26-ти. Она была брюнеткой, чисто одетой в платье с отложным крахмальным воротничком. Поговаривали, что на такое место нельзя попасть без надлежащей протекции и что, мол, Розалия Ильинишна должна быть агентом секретных органов. Никаких объективных подтверждений этому предположению не имелось.

В учебной части, под начальством Брифа, работал молодой инженер, поляк, Владек. Он отнюдь не стремился куда-нибудь на завод и задержался в Институте на работе, ничего общего с инженерной работой не имевшей. Удалось это ему потому, что его ближайший коллега по Институту, с которым он вместе занимался (а может быть и что-нибудь из работ за него выполнял) был тогда непосредственно по окончании Института назначен директором. Владек принадлежал к польской семье. Был женат и имел двух славных детей, мальчика и девочку.

Появление Розалии Ильинишны в Институте сыграло трагическую роль в жизни Владека. Между ним и Розалией Ильинишной начался роман, который протекал на глазах всего Института. Скоро это стало известно у него дома и обострило его отношения с женой и с матерью. Вероятно мать, помимо прочего, как ревностная католичка, восставала против его увлечения еврейкой. Кончилось дело тем, что Владек, не найдя выхода из тупика, повесился... История же Розалии Ильинишны и Брифа имеет продолжение.