В третью луну, в день поминовения государя-монаха Го-Сиракавы, по заведенному обычаю состоялось пятидневное чтение сутры. Часовня, воздвигнутая этим государем при дворце по Шестой дороге, сгорела в 10-м году Бунъэй, и служба совершалась во временном молельном зале при дворце Огимати. В последний день чтений к нам во дворец прибыл гость — духовное лицо, принц-епископ Седзё, настоятель храма Добра и Мира. Государь отсутствовал, он находился на богослужении во дворце Огимати.
— Подожду августейшего возвращения! — сказал настоятель и расположился в одном из залов.
Я вышла к нему, сказала, что государь, должно быть, скоро вернется, и уже хотела уйти, когда он попросил: «Побудьте немного здесь!» — и я осталась, ибо в общении со столь высокой персоной было бы неприлично вдруг ни с того ни с сего убежать, хотя меня несколько удивило, зачем я ему понадобилась. Его преподобие повел речь о разных стародавних делах.
— Я как сейчас помню слова вашего покойного отца, дайнагона… — сказал он.
Мне было приятно это услышать, я почувствовала себя свободнее и, сидя напротив настоятеля, с удовольствием внимала его речам, как вдруг — что это? — услышала признание в любви, чего уж вовсе не ожидала.
— С каким презрением, наверное, взирает Будда на мое греховное сердце… — сказал он.
Это было так неожиданно и так странно… Я хотела как-нибудь замять разговор и уйти, но он не пустил меня, удержав за рукав.
— Обещай улучить минутку и прийти на свидание! — сказал он, утирая рукавом рясы неподдельные слезы. В полном замешательстве я пыталась встать и уйти, как вдруг раздался голос: «Возвращение его величества!» — послышался шум, шаги. Воспользовавшись этим, я вырвалась и убежала. У меня было такое чувство, будто мне привиделся удивительный, странный сон…
Государь, ничего не подозревая, приветствовал настоятеля: «Давно не видались!» — предложил ему вино и закуску. По долгу службы я присутствовала при этой трапезе. Навряд ли кто-нибудь догадывался, что при этом было у меня на душе…
Надо сказать, что в это время отношения между двумя прежними государями — Камэямой и Го-Фукакусой — были более чем прохладны. Стало известно, что правители-самураи в Камакуре, весьма недовольные этой размолвкой, предложили, чтобы государь Камэяма нанес визит старшему брату, дабы весь мир увидел, что все недоразумения уже в прошлом. Тут начали обсуждать, чем и как развлечь гостя — показать ли ему сады или, может быть, устроить в его честь игру в мяч.
— Как бы получше его встретить? — стал совещаться государь с министром Коноэ.
— Как только он пожалует, надо как можно скорее предложить ему угощение… А когда во время игры в ножной мяч понадобится немного передохнуть и поправить одежду, следует подать разбавленный сок хурмы, настоянный на сакэ… Поднести напиток лучше всего поручить кому-нибудь из придворных женщин… — сказал министр.
— Кому же, вы советуете? — спросил государь.
Эта обязанность была возложена на меня — дескать и возраст, и происхождение у нее подходящие. Я надела шаровары-хакама из шелка-сырца, семислойное косодэ красного цвета разных оттенков, другое — желтое на зеленом исподе и светло-зеленую парадную накидку. Под всем этим было тройное узорчатое косодэ с узкими рукавами розовых и красных оттенков и двойное одеяние из китайской парчи. Наконец, государь Камэяма прибыл и, взглянув на сидение, поставленное для него рядом с сидением нашего государя, сказал:
— При нашем отце, покойном государе Го-Саге, я, как младший, всегда сидел ниже вас. А здесь этот порядок нарушен… — и приказал поставить свое сидение пониже.
— В «Повести о Гэндзи» описано, как прежний государь Судзаку и император Рэйдзэй, посетив усадьбу принца Гэндзи, увидели, что принц Гэндзи поставил свое сидение ниже… Тогда они особым указом повелели ему всегда садиться рядом, наравне с ними… — ответил наш государь. — Почему же вы хотите сесть ниже меня, хозяина? — И все нашли такой ответ весьма изысканным и удачным.
Потом был устроен пир по всем правилам этикета, а когда пир закончился, пришел наследник и началась игра в мяч.
Примерно в середине игры государь Камэяма прошел в зал для короткого отдыха, а в это время госпожа Бэтто, распорядительница, принесла на подносе чарку и налила в нее золоченым черпачком сок хурмы. На ней было пятислойное одеяние зеленых и пурпурных тонов, а сверху — белое на зеленом исподе. Поверх она надела парадную накидку желтого цвета. Я подала напиток экс-императору. Камэяма настоял, чтобы я пригубила первой. Потом опять до самых сумерек продолжалась игра в мяч, а с наступлением темноты государь Камэяма при свете факелов возвратился к себе.
На следующий день Накаёри принес мне письмо.
Что делать, не знаю.
Твой образ является мне,
на явь непохожий, -
но если я вижу лишь сон,
к чему с пробужденьем спешить!
Письмо было написано на тонкой алой бумаге и привязано к ветке ивы. Было бы невежливо оставить без ответа это послание, я написала на бледно-голубой бумаге стихотворение и отослала, привязав письмо к ветке сакуры:
Ах, право, что явь,
что сон — все равно в этом мире,
где вечного нет,
ведь и вишен цвет, распустившись,
снова тотчас же опадает…
Государь Камэяма и после этого неоднократно писал мне письма, полные сердечных излияний. Но вскоре я попросила приготовить карету и на время уехала из дворца в усадьбу моего деда Хёбукё.
Свободное копирование
