ГЛАВА XXVII
Смерть Маши. Дневники. Обмороки. Слабость
Приступая к описанию последнего периода жизни моего отца, я еще раз должен оговориться, что я пишу только по впечатлениям, запавшим во мне от моих периодических наездов в Ясную Поляну.
К сожалению, у меня нет того богатого стенографического материала, которым располагали для своих записок Гусев, Булгаков, и в особенности Душан Петрович Маковицкий.
В ноябре месяце 1906 года скончалась от воспаления легких моя сестра Маша. Странно, что она ушла из жизни так же незаметно, как и прожила в ней.
Вероятно, это есть удел всех чистых сердцем людей!
Ее смерть никого особенно не поразила.
Я помню, что, когда я получил телеграмму, я не удивился. Мне показалось, что так и должно было быть.
Маша была замужем за нашим родственником князем Оболенским, жила в своем именьице Пирогове в тридцати пяти верстах от нас и половину жизни проводила с мужем в Ясной.
Она была слабая здоровьем и постоянно хворала.
Когда я приехал в Ясную, на другой день после ее смерти, я почувствовал какое-то повышенное молитвенно-умиленное настроение всей семьи, и тут, может быть, в первый раз, я сознал все величие и красоту смерти.
Я ясно почувствовал, что своей смертью Маша не только не ушла от нас, а, напротив, навсегда приблизилась и спаялась со всеми нами так, как это никогда не могло бы быть при ее жизни.
Это же настроение я видел и у отца. Он ходил молчаливый, жалкий, напрягая все силы на борьбу с своим личным горем, но я не слышал от него ни одного слова ропота, ни одной жалобы, — только слова умиления.
Когда понесли гроб в церковь, он оделся и пошел провожать.
У каменных столбов он остановил нас, простился с покойницей и пошел по пришпекту домой. Я посмотрел ему вслед: он шел по тающему мокрому снегу частой старческой походкой, как всегда резко выворачивая носки ног, и ни разу не оглянулся.
Сестра Маша в жизни отца и в жизни всей нашей семьи имела огромное значение3.
Сколько раз за последние годы приходилось ее вспоминать и с грустью говорить: "Если бы Маша была жива...", "Если бы не умерла Маша..."
Для того чтобы объяснить отношение Маши к отцу, мне придется вернуться далеко назад.
В характере отца, — быть может, оттого, что он рос без матери, а быть может, врожденно,—была одна отличительная и на первый взгляд странная особенность — это что ему совершенно несвойственны были проявления чувства нежности.
Говорю "нежность" в отличие от "сердечности". Сердечность у него была, и большая.
Характерно в этом смысле его описание смерти дяди Николая Николаевича. В письме к Сергею Николаевичу, описывая последний день жизни брата, отец рассказывает, как он помогал ему раздеваться.
"...И он покорился и стал другой, кроткой, доброй, этот день не стонал; про кого ни говорил, всех хвалил, и мне говорил: "Благодарствуй, мой друг". Понимаешь, что это значит в наших отношениях. Я сказал ему, что слышал, как он кашлял утром, но не вошел из-за fausse honte. "Напрасно, это бы меня утешило".
Оказывается, что на языке братьев Толстых слово "мой друг" была такая нежность, выше которой представить себе нельзя.
Это слово поразило отца даже в устах умирающего брата.
Я во всю свою жизнь никогда не видал от него ни одного проявления нежности.
Целовать детей он не любил и, здороваясь, делал это только по обязанности.
Понятно поэтому, что и по отношению к себе он не мог вызывать нежности и что сердечная близость у него никогда не сопровождалась никакими внешними проявлениями.
Мне, например, никак не могло бы прийти в голову просто подойти к отцу и поцеловать его или погладить ему руку.
Этому отчасти мешало и то, что я всегда смотрел на него снизу вверх, и его духовная мощь, его величина мешали мне видеть в нем просто человека, порой жалкого и усталого, — слабого старичка, которому так нужно было тепло и покой.
Это тепло могла давать отцу одна только Маша.
Бывало, подойдет, погладит его по руке, приласкает, скажет ласковое слово, и видишь, что ему это приятно, и он счастлив, и даже сам отвечает ей тем же.
Точно с ней он делался другим человеком.
И почему Маша умела так сделать и никто другой и не смел этого пробовать?
У всякого из нас вышло бы что-то неестественное, а у нее это выходило просто и сердечно.
Я не хочу сказать, что другие близкие люди любили отца меньше, чем Маша, — нет, но ни у кого проявления этой любви не были так теплы и вместе с тем так естественны, как у нее.
И вот со смертью Маши отец лишился этого единственного источника тепла, которое под старость лет становилось для него все нужнее и нужнее.
Другая, еще большая ее сила — это была ее необычайно чуткая и отзывчивая совесть.
Эта ее черта была для отца еще дороже ласки.
Как она умела сглаживать всякие недоразумения. Как она всегда заступалась за тех, на кого падали какие-нибудь нарекания — справедливые или несправедливые, все равно.
Маша умела все и всех умиротворять.
Когда я узнал о том, что мой отец 28 октября ушел из дому, я прежде всего подумал: "Если бы жива была Маша..."
Н. Н. Гусев, будучи с 1907 по 1909 год секретарем Л.Н.Толстого, вел дневник, который под названием: "Два года с Л. Н.Толстым. Записки бывшего секретаря Л. Н. Толстого", был издан в 1912 году в издательстве "Посредник". В. Ф. Булгаков -- секретарь Л. Н. Толстого в 1910 году. Его дневник "У Л. Н. Толстого в последний год его жизни" был издан в 1911 году.
Д. П. Маковицкий--домашний врач Л. Н. Толстого с 1904 по 1910 год, вел подробные каждодневные записи -- "Яснополянские записки", опубликованные лишь частично. Рукопись хранится в ГМТ.
Свободное копирование
