Мои воспоминания - 94

————————

Наряду с проявлявшимся у отца желанием смерти у него за последние годы его жизни была еще одна заветная мечта, к которой он открыто стремился, — это желание пострадать за свои убеждения.

На эти мысли прежде всего наталкивали его те административные преследования, которым при его жизни подвергались многие из его друзей и единомышленников.

Когда он узнавал, что кого-нибудь из-за распространения его сочинений сажали в острог или высылали, он действительно волновался так, что его становилось жалко.

Я помню случай, когда я приехал в Ясную через несколько дней после ареста Н. Н. Гусева[1].

Два дня я прожил с отцом и только и слышал, что о Гусеве.

Точно весь мир клином сошелся на этом человеке. И признаюсь, что хотя я сам жалел Гусева, сидевшего в то время в Крапивенской тюрьме, но во мне шевельнулось дурное чувство обиды, что отец так мало обращал внимания на меня и на всех окружающих и так отдался весь мыслям о Николае Николаевиче.

Охотно сознаюсь, что я в своем непосредственном чувстве был неправ. Если бы я перенесся в то, что в это время испытывал отец, я почувствовал бы это тогда же.

Еще в 1896 году, по поводу ареста в Туле женщины-врача Холевинской, отец написал министру юстиции Муравьеву длинное письмо, в котором он говорил о неразумности, бесполезности и жестокости мер, принимаемых правительством против тех лиц, которые распространяют его запрещенные сочинения, и просит все меры наказания, устрашения или пресечения зла направить против того, кто считается виновником его...[2] "тем более что я заявляю вперед, что я буду, не переставая, до своей смерти, делать то, что правительство считает злом, а что я считаю своей священной перед богом обязанностью"[3].

Конечно, ни это, ни следующие, подобные этому вызовы отца никаких последствий не имели, и высылки и аресты близких ему лиц не прекращались.

Перед всеми этими людьми отец считал себя нравственно обязанным, и с каждым годом на его совесть ложились все новые и новые тяжести.

В 1908 году, перед своим юбилеем, отец пишет А. М. Бодянскому:

"Действительно, ничто так вполне не удовлетворило бы меня и не дало бы мне такой радости, как именно то, чтобы меня посадили в тюрьму, в хорошую, настоящую тюрьму, вонючую, холодную, голодную..."

Этот поступок... "доставил бы мне на старости лет, перед моей смертью, истинную радость и вместе с тем избавил бы меня от всей предвидимой мною тяжести готовящегося юбилея"[4].

И это пишет тот же человек, который из-за произведенного у него в Ясной Поляне в 1862 году обыска и из-за подписки о невыезде, отобранной у него судебным следователем (когда в 1872 году бык забодал нашего пастуха), негодовал до такой степени, что оба раза хотел экспатриироваться.