Это было лето безделья, лени и счастья.
Днем я купался в Десне, прыгая с моста, а вечером работал на «сковороде», где наяривал джазовый оркестр под управлением Льва Гуревича. Лихая молодежь, обливаясь потом, выбивала фокстроты, а глухой ночью, страдая от любовных укусов, задирала девкам юбки в кустах.
Я грезил полюбить девушку священной любовью поэта, чтобы навеки связать с ней жизнь, однако ничего из этой затеи не получалось.
После первого выхода на фокстрот начинались дикие рези в паху и ничем необузданное желание завалить партнершу в кусты и отодрать как следует, каждое провожание со «сковороды» сопровождалось несвязными, лживыми россказнями о прочитанном романе, о новом фильме «Смелые люди» или «Застава в горах», а кончалось самым простым и естественным — я кидался на нее у калитки, а она царапалась и брыкалась, выбиваясь из рук.
Драчун и выпивоха Басихин, хорошо певший в народном хоре, не раз хвастался легкими победами. Его летний роман с моей двоюродной сестрой Алкой закончился абортом и скандальным разрывом.
Днем ко мне приходил сосед Женька Гудилин. Он писал стихи в рифму Играл в шахматы. И к моему удивлению стал шрифтовиком в кинотеатре. На этом месте закончились его грезы о мировой славе поэта. Через год он женился, а десять лет спустя я его видел на лестнице колотившим афишу с названием фильма «Рабочий поселок» с огромной физиономией Людмилы Гурченко.
Учитель Вощинский, глядя на мои этюды с натуры, вспоминал далекий Париж, Китай, Австралию. Он пригласил меня в гостеатр на китайский спектакль, где рисовал декорации. Вместо китайской фанзы он поставил партизанскую землянку из хвороста. Ведущая актриса Комаровская, любовница Лешки Бондаренко, блондинка с густо подкрашенными «китайскими глазами», скулила над трупом убитого командира. Статисты в синих бумажных штанах дружно подвывали. Трафаретный задник с горками вдали был совсем не китайский, а брянский по силуэту и цвету. Зрители не могли понять, за каким чертом гремит медный таз в лесу и люди размахивают красными флагами с желтыми звездами.
В перерыве зрительный зал жевал в буфете бутерброды с икрой и пил водку. В зал возвращались неохотно и жидко хлопали под грохот кресел.
Драматургия Дюня и украшение Вощи некого провалились, и их больше не возобновляли. Брянский зритель оставался глубоко равнодушен к далекому Китаю, его могучей и опасной мудрости, высокой эстетике и особым ритуалам быта, совершенно чуждым нашему пролетариату.
В обществе стояло странное затишье, как перед всякой бурей.
Высшее руководство во главе с пузатым Г. М. Маленковым появилось в отстающих колхозах, вылетело за границу, чего раньше не водилось. Одновременно со снижением цен на хлеб власти перебили всех коров и лошадей, скотину и птицу. Наш знаменитый брянский базар — кормилец народа — демонстративно залили вонючим асфальтом для стоянки автобусов.
Моя семейная хроника претерпела некоторые изменения. Брат Шура вернулся из Казахстана и женился. Мать стала гадалкой. Не знаю, где и когда она научилась гадать, но она ловко раскидывала карты, и пророчества сбывались. Слух о замечательной гадалке распространился далеко за пределы улицы Коминтерна. На крыльце сидели клиентки с узелками в руках.
Свободное копирование
