Хмырь болотный - 3

* * *

Я знал, что «дядя Яша» летом в Кратове косит траву, семья Ястржембских на море, в Туапсе, и сразу с вокзала поехал к Фаворским. Летом они выезжали на дачу под Звенигород, но в доме оставался престарелый скульптор Иван Семенович Ефимов с парой древних, умирающих от старости борзых собак. Я пришел с черного хода. В открытой мастерской Ефимова дремали собаки на вонючем коврике, жужжали мухи и в кресле сидел сам скульптор, рассматривая глиняную лошадку. Спустилась и его супруга, «питерская купчиха» Ветрогонская, любившая как следует поддать.

— Вера Петровна, я проездом дня на два. Переночевать можно?

— Ночуй, но выгуливай собак. Мне лень, а Иван Семеныч совсем ослаб.

Три дня я выгуливал собак в Измайловском парке, потом закупал для хозяйки водку, собакам толстые батоны вареной колбасы, а поскольку я не грыз по дороге собачий обед, за безупречное поведение получал от «купчихи» рюмку водки и соленый огурец. Старик Ефимов, не скупившийся на похвалу сказал о моей беспомощной акварели, что мне нечему учиться, чем вызвал неподдельное возмущение Шаховского, лепившего с меня безногого инвалида.

— Иван Семеныч, а кто ему даст заказ?

— Как, кто? Владимир Андреевич! Он главный работодатель!

Тут я схватил, что в «доме Фаворского» не все благополучно.

Согласно учению В. А. Ф., профессия художника ничем не отличается от работы сапожника, портного, кровельщика, штукатура, переплетчика, и, следовательно, рисовать может всякий, следуя определенному правилу. Освоив систему Фаворского, я мог получить место в бригаде рисовальщиков, не проходя годы дурацких дипломов. Попасть сразу из стенгазеты в Гослитиздат! Мой «дядя Яша» вывел меня на прямую дорогу успеха и процветания.

Скульптор И. С. Ефимов оставался непреклонным возмутителем академического спокойствия.

Он родился в семье помещиков и капиталистов и, следовательно, в искусство пришел по призванию, а не по нужде. Его ранние вещи парижской эпохи обе шал и крупного изобретателя и ваятеля XX века. Однако знакомство с реалистом В. А. Серовым, а потом и родство с ним остудили его природный дар. Его творчество зачахло в хлеву советских анималистов, где он высекал из гранита племенных быков и свиноматок, соревнуясь с академиком Ватагиным на этом доходном поприще. Жил он весело и безбедно, но смелые люди считали его придурком в искусстве, не сумевшим высказаться как следует.

На чердаке работал и жил живописец Дмитрий Жили некий с женой Ниной, рядом с ним армянка Лавиния Бажбеук-Меликян с пьющим мужем Сашкой Сухановым и дальше студентка Коровам.

Все в доме рисовали, лепили, говорили об искусстве.

В рассказе о Фаворском, его окружении, его школе, его взглядах, я не затрагиваю хрестоматийных истин: «Сезанн гравюры», «чародей резца», «создатель школы». Соблюдая дистанцию неверного ученика, пишу о нем, что не принято и стыдливо обходят. Как о феномене советского общества нового образца.

Начну сжато, но издалека.

Знатоки русского искусства в кавычках утверждают, что русская революция 1917 года способствовала расцвету пластических искусств и культуры в целом. Существует устойчивое и ошибочное мнение, что «социалистический реализм» был спущен сверху кремлевской петлей на шею свободного творчества.

На самом деле факты — упрямая вещь.

До 1927 года в русской культуре, а вернее, в «пролетарской культуре» доминировал «левый фронт», предлагавший свои утопические рецепты исцеления старого мира, хотя сущность этого «фронта» была глубоко чужда пролетариату, взявшему власть царей. За границу успели вытолкнуть целый косяк классиков русского реализма, были попытки погрома академий и музеев. Но очень быстро мещане, засевшие в царских палатах Кремля, сообразили, что с бредовыми нахлебниками им не по пути. На пятки безродным авантюристам «авангарда» — Малевич, Татлин, Филонов, Штеренберг — наступали настоящие диалектики русской жизни, традиционалисты типа Корина, Нестерова, Бродского, и, конечно, адепты потомственного ремесла, традиции художественной линии, которую представляли целые кланы со времен Петра I. Родовые корни этой эстетической мафии были так глубоко запущены в русскую культуру, что большевистский сквозняк проносился над ними, не задевая шерсти. Бездомные выскочки авангарда исчезли с доходного горизонта, в то время как старинные кланы сохранили все привилегии в неприкосновенности.

Внук английского сержанта Шервуда, картежника и спекулянта, выдавшего заговор декабристов в 1825 году, и сын московского адвоката из поповичей, Владимир Андреевич Фаворский, породнившись с семьей известных заводчиков фон Дервизов, грешивших рисованием, в самом начале XX века стал защитником цехового искусства, а еще громче — «совестью московского искусства». Буйные футуристы требуют уничтожения старой культуры, а отставной царский офицер Фаворский изучает свойства торцовой доски и резьбу по дереву. Культура Фаворского и его школы, не сочинявших припадочных манифестов, лежит вне скороспелых «измов». Она запрятана в глубинку, в вечную классику искусства.

В 1924 году, когда появилась книжка «Руфь», украшенная гравюрами мастера, его сравнивали с Паоло Учелло!

Фаворский принял революцию и связанные с нею неудобства, часто очень зловещего свойства, как неизбежное, историческое зло. Поселившись в 1920-е годы в зеленом Загорске (Троице-Сергиева лавра), в приятном соседстве с Флоренским, Олсуфьевым, Машковым, он и его ученики по ВХУТЕМАСу создал и тот «универсальный пошиб», где действуют строгие и простые правила построения реалистической картины, фрески, гравюры, книги и мозаики, подходящие для всех времен и народов.

Скульптор Шаховской повез меня на дачу в Луцино, где отдыхал Фаворский.

Старый художник вставал на заре и до завтрака отправлялся в сосновый бор, я прыгал с чердака и плелся за ним. Как всякий сопляк, выросший на сквозняке нигилизма, я старался во всем ему перечить, что бы он ни внушал.

— Рисуйте больше с натуры, — поучал мудрый профессор, — в ней заключена вся радость художника. Надо внимательно наблюдать окружающий мир и рисовать его в пространстве и объеме.

— А как же икона, Владимир Андреич?

— Рисуйте горшки и деревья, потом будет икона.

На пеньках собирались старухи и рисовали с натуры деревья.

Живописец Жилинский, состоявший в дальнем родстве со всеми квартирантами дома, писал в деревянном сарае огромную картину как диплом своего института. Она изображала купанье коней и людей. По кучкам сапог и гимнастерок на берегу можно было предположить, что это солдаты. Для картины он готовил горы этюдов, написанных сухой, невыразительной кистью. Чуть распуститься, убить в себе демона пошлости и натурализма, подняться чуть выше над землей он не мог, но, судя по размерам картины, метил переплюнуть знаменитого классика Ал. Иванова, рисовавшего одно и то же 25 лет. С меня он рисовал не Иисуса Христа, а голого солдата. За позировку он платил и кормил. Судьба этой картины мне неизвестна, но с легкой руки дипломника я познакомился с самым выдающимся натурщиком страны Володей Переяславцем, ставшим главным художником Красной Армии!

Свою ослепительную карьеру Володя начал с того, что в 1946-м стал натурщиком Петра Кончаловского. «Полотер в красных штанах» — это он. По рекомендации влиятельного мастера его зачислили в студию военных художников им. Митрофана Грекова, самое денежное место советских живописцев. Свидетельство такого яркого успеха подстегнуло меня на новые авантюры.

Я охотно и все лето позировал Жилинским, Сухановым, Шаховским, Кардашевым. Мое рвение заметила Милочка Дервиз-Кардашева, и раз, подмигнув глазом, втолкнула в холодную комнату где сидела студентка Ирка Коровай.

Куда идем?

Эх, была не была! Где наше не пропадало!