Глава 12
Мамины воспоминания, записанные по моей просьбе (записано без изменений и сокращений).
«Чем дальше в жизнь, тем дороже прошлое. Вот и мне вспомнилось всё прошлое – все
мои годы.
Село наше небольшое – примерно пятьдесят дворов. Чистые улицы, в основном дома –
землянки. Люди каждое лето мазали верх - крышу - глиной, белили дома – и село было
славное.
Кулаков у нас в селе не было. Было несколько семей чуть богаче нашей семьи. Но жили
люди дружно, спокойно. Не было воровства, убийства».
О мамином детстве мне лично известно немного. Она рассказывала, что играть им, детям, было некогда – то гусей пасли, то ещё какие-нибудь задания родительские выполняли.
«Жили бедно. Но всё же корова была. Так молоко пили. А было время, что и коровы не
было. Были у нас куры, гуси – какое-никакое хозяйство.
У нас было много гусей. Это были тридцатые годы, уже были колхозы. Мама и сестра
Ксения работали в колхозе. Я была «хозяйкой» дома. Это было в каникулы. Меня рано
будили: то корову отправить в стадо, то гусей пасти. Брат Петя был младший, и всё
приходилось делать мне. Спать хотелось, ноги босые, роса холодная…
Когда заканчивали убирать хлеб, мама нам разрешала собирать колоски, пасти там
гусей. Я и колосья собираю, и гусей пасу. Когда наступает жара, гусей надо гнать на
водопой. Они спокойно идут домой до тех пор, пока не увидят деревню и воду. Тогда
всем табуном взлетают ввысь и садятся. Когда гуси взлетают – я в слёзы. Ведь я же
ещё не понимала, что они сядут возле воды. Думала, что вообще куда-то улетят.
Колосья оставляю дома, а сама бегом, чтобы пригнать гусей. А гуси спокойно напьются
водички, поплавают и на берегу лежат на солнышке – сохнут. Хотя они и не бывают
мокрыми, недаром ведь говорят: «Как с гуся вода…»
Но чаще всего приходилось быть нянькой младшему брату Пете.
« - Бывало, заберёмся с подругой Верой Лысовой (они жили прямо за огородом у бабушки - авт.) под кровать и оттуда пугаем Петю, чтобы никуда из комнаты не уходил: «А я Петю з’їм!»…
Кто съест, какой бабай – неизвестно, надо просто, чтобы он посидел в доме, пока девчонки поиграют «в домика» за хатой. Он, младший на два года, был у малолетних нянек постоянно рядом. А что делать? Все работают. Когда подросла, мама ходила, как все за пять километров в школу в любую погоду, при этом училась на «отлично».
«В деревне, где я родилась и жила, топили печки соломой, разным бурьяном,
самодельным «кирпичом» (из коровьих лепёшек и соломы – авт.). Леса у нас не было.
Помню, что третий класс я и моя соседка и одноклассница Люба Сапожниченко
закончили на «отлично». Нам дали премию – зимние пальто. Мы были очень рады, так
как ходить в школу было не в чем.
Однажды летом (!) я и Люба надели свои новые пальто и пошли к водопою скота
собирать, как в деревне говорили, кизяки от коров. Я и Люба сняли свои пальто
(лето же было, жарко!) и начали собирать кизяки, чтобы потом делать лепёхи на
зиму. Пальто аккуратно положили на травку и забыли о них… Собираем, радуемся, что
много собрали кизяка и будем делать «кирпичи» на зиму. В это время проходил сосед
наш Василий Антонюк. Хотел с нами пошутить и забрал наши пальто. А мы с Любой и не
взглянули на него! Он наши пальто понёс к себе домой. Но когда мы закончили свою
работу, мы – вспомнили о пальто. Побежали, а их там не оказалось! Об этом узнали
наши мамы. Взяли хворостины – нас бить. Мы с Любой удрали в совхоз «Роскошное»,
который был недалеко. Там был красивый парк - деревья, кусты подстриженные. Мы
легли в кустарнике и рыдаем с ней – боимся идти домой…»
В седьмом классе мама сломала ногу.
Она рассказывала, что ехала на арбе, свесив ноги – обычное дело, все так ездят, и следила за тем, как движется колесо, закованное в железный обод. И так оно красиво двигалось, что захотелось притронуться. Доля секунды – и ногу затянуло в колесо! Перелом был тяжёлым – открытым, кости торчали наружу.
Врача не приглашали, позвали коновала (это не оскорбление, это официальная должность в селе – человек, который лечил, холостил и убивал больных животных - лошадей, свиней… Вроде ветеринара). Он пришёл, сложил ногу, обложил дощечками, связал и ушёл. А мама осталась лежать. Где-то через месяц, рассказывала, вдруг увидела, что нога лежит неровно – как бы уходит после коленки в сторону. Взрослые поохали, но ничего не предприняли – всё равно, мол, срослась. Так и осталась мама со сросшейся неправильно правой ногой, которая принесла ей множество страданий: моральных – в юности, физических – в старости. Надо сказать, что ей даже в голову, до самой глубокой старости, не приходило встать на учёт как инвалиду. Она всё всю жизнь делала наравне со здоровыми людьми. Ещё и замечательно, легко, как пушинка, танцевала! Я только в 28 лет узнала, что у мамы что-то не так с ногой – когда вдруг, идя сзади, увидела, что у неё слегка качающаяся походка… У неё были больные руки, но и этими руками она всё делала сама. Никто никогда не предложил ей никакого лечения, а на операцию с ногой она не решилась сама. Когда ей было 48 лет, она работала в пионерском лагере в Святогорске, и директор лагеря заставил её, нездоровую, не очень молодую женщину, взобраться на гору к памятнику Артёма (почти отвесный путь!) по дикой тропе – это был поход с детьми по местам боевой славы. В этом походе она получила травму мениска, и с тех пор её жизнь была наполнена постоянной, непрекращающейся болью – нога беспокоила её до самой смерти.
«…Денег в колхозе не платили. Но давали зерна 100-150 граммов на трудодень, Сестра
Ксения вырабатывала по 350 трудодней. Другая сестра, Маруся, уехала в Одессу. Самая
старшая Маня была уже замужем.
Вспоминаю такой эпизод. 1936 год. Принимали новую Конституцию. К нам в деревню
прилетел маленький самолёт. Он бесплатно катал людей, кто желал. Это был праздник,
День Конституции. Люди радуются, смеются, веселятся. Это было диво – прилёт
самолёта. Мой родной дядя Тимофей катался с тётей Аксютой, своей женой, на
самолёте.
1936-1937 – это были урожайные годы. Сестра Ксения и мама заработали пшеницы
столько, что пришлось засыпать самую большую комнату до потолка. Смололи муку. Она
была белой, и хлеб из неё мама пекла пышный, красивый, вкусный. Был у нас огород –
где-то полгектара, виноградник – на нём ещё сеяли бахчу. Арбузы были, дыни. Имели
много вина. Уже появились деньги, можно было кое-что купить из одежды. Жизнь стала
весёлой, радостной.
Но была и чёрная полоса. Сначала отрезали виноградник. Потом, в 1937 году,
репрессировали мужа моей крёстной – Мищенко Степана. За что - я и до сих пор не
знаю. Он не вернулся больше. Помню, что у него, то есть у моего дяди Степана, был
почти гектар виноградника. И мы помогали убирать виноград, давить вино. А тётя
(дяди Степана жена) ходила по полю и кормила всех, давала нам с чем-то бутерброды
(тогда это так не называлось - авт.), а хлеб натирала чесноком, чтобы у нас не было
оскомы…»
Свободное копирование
