Родные и близкие - 3

Глава 3

Бабушка  Нина тоже была достаточно суровой и воспитывала своих детей строго. Но жизнь показала, что они всё равно были вольнолюбивыми и своенравными, какими, уже в последующих поколениях, стали и мы с братом. Родилась бабушка, как было написано на портрете, который долго был у нас, в 1889 году (дед Павло  был старше её на два года).  Впрочем, в тридцатые годы, когда начали впервые в советское время выписывать паспорта, бабушка и дед изменили свои годы, не знаю, в какую сторону, тогда это было в порядке вещей. Так что, в общем-то, и неизвестно, сколько было лет бабушке по-настоящему. Говорят, она была очень красивая, черноглазая и чернокосая, стройная. Детей у неё было девять. Первая девочка, Лида, по-местному Лидька, умерла, когда ей было несколько месяцев отроду.

Потом шёл Ваня. Он был рождения 1907 года. В голодном 1921 году, когда ему было лет тринадцать-четырнадцать, поехали они с отцом менять какие-то вещи на продукты. В пути Ваня простудился, заболел и вскоре умер. Бабушка всю жизнь жалела о нём, говоря, что мальчиком он был красивым, умным и серьёзным. Фотографии его не сохранилось ни одной.

После Вани шла Маня, Мария, которая родилась в 1909 году 6 марта. После смерти нашей бабушки Нины она примет на себя обязанности главы рода, и вокруг неё будут группироваться все родственники, воспринимая её совсем как мать. С её уходом связи будут становиться всё менее прочными… После Марии  родилась Ксения, потом Григорий, потом Степан, потом ещё одна Мария, Вера (наша мама) и Петя. Последний ребёнок, Петя, родился, когда бабушке было почти сорок лет.

Я её помню только согнутой почти под девяносто градусов, с палочкой, на которую она опиралась. Непосильная работа, болезни, вероятнее всего, остеохондроз, о котором тогда и понятия не имели, зная только радикулит, согнули её. У неё были узловатые, изработанные  большие руки – у меня руки тоже большие. Она никогда не сидела без дела, несмотря на то, что была старенькой и нездоровой.

Бабушка многое умела. Тётя Сеня, с которой они жили, работала в колхозе, потом он стал совхозом. Работа была с утра до ночи, поэтому всё хозяйство, включая корову, лежало на плечах бабушки – до момента, когда она стала совсем немощной. Впрочем, и тогда она находила себе дело – делала «кирпич» - топливо из высушенного коровьего навоза, кормила кур, подметала двор…

Она пекла красивый – огромный, пышный белоснежный пахучий хлеб, который не черствел целых две недели – до момента, когда она снова «розчиняла» опару. Для этого она, и без того рано встававшая, поднималась «удосвіта» - часа в три ночи, ставила опару, готовила формы, они назывались «дечка», топила печь. Потом, когда тесто поднималось, месила его, долго и тщательно, руками, потом «виробляла» -  делала колобки и раскладывала по формам. Где-то к полудню повсюду разносился восхитительный запах свежеиспечённого хлеба, а я уже носилась по двору с  горячим хрустящим припёком – особым образом пришлёпнутой к хлебу лепёшечке из теста, сделанной специально для меня. И не было большего счастья для меня, как рядом с бабушкой делать крохотные хлебцы, которые полноправно пеклись в настоящей печи в «дечечках» - крышечках от бутылок. А по моему отдельному заказу она пекла «жаворонков» - булочки  в виде птичек,  которым я приклеивала глазки из теста и крылья. И эти простые, незатейливые булочки-узелки были самым вкусным лакомством в моём раннем детстве – они пахли домом и  теплом родного очага.

Она умела делать вкусный творог и брынзу – для этого под потолком висел в специальной тряпочке «тяг» - высушенный желудочек новорождённого ягнёнка или козлёнка, им заквашивали сыр. Она ставила молоко в «полив’яних» кувшинах – коричневых, блестящих – в погреб, а потом собирала в специальную большую тарелку сметану. И как же она отличалась, та обычная деревенская сметана моей бабушки, от изготовленных по супертехнологиям сметан нынешних, в которых есть что угодно, кроме молока и настоящей жирности. Даже когда в доме появился сепаратор – неслыханная по современности «машина», сметана уже, мне казалось, была совсем другой…

Из сметаны мы сбивали масло. Говорю «мы», потому что мне поручалось вертеть ручку «маслянки» - специального приспособления, похожего на шарманку. Два часа – и масло. Меня хватало минут на пятнадцать. Масло сбивали в тугой круглый комочек и, чаще всего, продавали на базаре – в семье нужны были наличные деньги. Для пущей красоты подкрашивали соком моркови – масло становилось ярко-жёлтым, «жирным», как думали наивные горожане. В селе же прекрасно знали, что даже от самой продуктивной по жирности коровы жёлтого масла быть не может. И, посмеиваясь, делали «рекламу» своему продукту.

Она любила огород. Сада почему-то не было – никто не додумался посадить фруктовые деревья, вместо этого сажали акации. В других дворах были сады, а в нашем не было. А огород был большой, соток шестьдесят, состоящий из двух частей. Вообще, подворье было просторное. Хата на две половины – сени и «зал», хлев, который когда-то был домом, погреб, летняя кухня и «повій» - этакое интимное место, специальным способом высаженный колючий кустарник, где был туалет: никаких деревянных удобств тогда в деревне не было, их стали строить позже, и деревянный сортир считался признаком шика и цивилизации.

На огороде у бабушки не было ни сорняка – она их нещадно выпалывала – «сапала». Всё по грядкам, для всего своё место. На огород разрешалось ходить очень осторожно – чтобы не мять «бадилля», плети растений. Какой там был мощный и очень вкусный запах! Там росли  огурцы и помидоры разных сортов, и фасоль, какой-то «наут», который впоследствии оказался арнаутским сортом гороха – неправильной формы шариками, множество разных видов морковки, щавель и петрушка, обязательно много укропа, картошка, «кабаки» - тыквы, кукуруза и подсолнухи… И единственный куст винограда под названием «Растрёпа», плодоносящий мелкими, но вкусными ягодами, – как бы в память о том винограднике, который «отрезали» у семьи, посчитав, что слишком жирно колхозникам ещё и виноград иметь. Помидоры, между прочим, были и такие, которые сейчас стоят бешеные деньги – «бычье сердце», «сливка». Были кругленькие, крохотные, специально для закисления борща - даже вызревшие, они были очень кислые – сейчас их выдают за элитные сорта! А вот ни «синеньких» - баклажанов, ни сладкого перца  (горький был) на огороде не было – мода на эти овощи, пришедшие сюда из Молдавии, появилась в этих сёлах гораздо позже. Ещё бабушка сажала «віниччя» - какое-то пышное зелёное растение, из которого делали мягкие пушистые веники - и для двора, и для дома. Оно росло высокими стройными кустами, а между растениями я устраивала себе «домики» - там у меня были всевозможные богатства – осколки тарелок, лоскутки, какие-то коробочки, малюсенькая детская посуда. Куклы – тётя Сеня мне их связывала из цветных вышивальных ниток. Там можно было скрыться от всех и в то же время находиться в поле зрения бабушки.

Бабушка каждую субботу, пока могла, «мазала полы»:  полы-то в доме были глиняные. Если не предвиделось никакого праздника, полы мазались обычной мокрой тряпкой, так сказать, просто освежались. А если дело шло к празднику, то замешивался специальный раствор, куда входил, кроме глины, конский навоз - кизяк (его специально собирали возле конюшен, которые были поблизости), и всё это вместе давало, как это ни удивительно, невероятную свежесть в комнате и красивый ровный коричневато-зелёный цвет полу.

Она изготавливала совершенно потрясающего вкуса и крепости «бражку» - спиртной напиток из Бог его знает чего – старого варенья, сахара, сахарной свёклы… Бражка была густо-коричневая, почти шоколадная и очень хорошо пахла. Пробовать мне её не давали, но я всё равно попробовала и нашла, что вкусно. А взрослые пили её на семейных торжествах вместо водки и самогона, который тогда гнали не слишком охотно, а если и гнали, то в глубокой тайне – за это можно было схлопотать срок, а за бражку – нет. Из бабушкиной бражки самогон, даже не первак, получался по крепости равный спирту, зная это, она самогон и не гнала. Когда приезжали зятья – наш отчим и дядя Ваня – они всеми правдами и неправдами старались проникнуть в погреб, обхаживая тёщу, - только она распоряжалась заветным сосудом с бражкой - огромным “бутылем”  литров на  тридцать…

Но самое красивое, на мой взгляд, что умела делать бабушка, - это известь. Она находила какие-то особые камни – их валялось в изобилии – ракушечник и известняк. Она знала точно, какой взять. Потом складывала камни в специальное железное корыто – ржавое, но целое, разогревала камни на уличной печи, которую называла «кабыця», и обливала водой. Не знаю, может, какая-то часть процесса прошла мимо меня, но я помню результат: из жёлтых некрасивых камней вдруг появлялись белоснежные прекрасные цветы – известь. Похоже на то, как лопается поп-корн, превращаясь в пушистый комочек. Известь была такой белоснежной, что хотелось немедленно её попробовать на вкус или хотя бы потрогать. Но трогать мне запрещали – она разъедала руки и была ещё и горячей.  А бабушка размешивала её - руками… Потом ею белили стены, печи, деревья.

Кстати, о поп-корне. Это было законное, извечное лакомство: кукурузу здесь сажали задолго до хрущёвской «кампании». Бросали в уже прогоревшую печь золотые зёрна и получали «пуканки»  - заморское слово появилось в нашем лексиконе совсем недавно. Для «пуканок» годилась не всякая кукуруза, обычная, фуражная почему-то не взрывалась. Специально для нас, внуков, бабушка сажала десяток-другой остреньких семян редкостной кукурузы белого цвета.

Вспомнилось одно очень давнее событие. Мне лет пять, ну, может, около шести. В  Махновке. Меня послали за сахаром «в лавку». Это метров сто от бабушкиного дома. Но ведь – одну! За сахаром! И я бегу, меня распирает от доверия. В лавке, которая находится прямо во дворе жилого дома – продавщица живёт здесь же, сидит расплывшаяся «хозяйка» - Шурка Бевзючка. А на полках! Здесь есть всё! Селёдка рядом с конфетами, какие-то тетрадки и карандаши, хлеб прямо на прилавках и сахар в мешках. Рядом – открытые мешки с чаем. И пряники (до сих пор люблю медовые, покрытые глазурью – мягкие толстые пряники!) – мечта! И конфеты – слипшиеся, почти бесформенные «подушечки» с повидлом! Но у меня твёрдое задание! Шурка, почти не вставая, скорее, переползая с места на место за тесным прилавком, насыпает мне в кулёк из толстой обёрточной бумаги с полкилограмма сахару. А на улице вдруг – дождь! Даже гроза! Я засовываю сахар под свою синюю вельветовую курточку и бегу. Я чувствую себя разведчиком, выполнившим ответственное задание, трактористом, спасшим горящий трактор, кем там ещё? Словом, я совершаю подвиг – спасаю сахар от дождя! … Когда я прибежала, никто не только не заметил моего подвига, а ещё и отругали, что так долго ходила! До сих пор обидно…

Дома в селе, где жила бабушка, раскрашивали так: белые углы, тёмно-синяя середина, и всё это подведено чёрным. Для чёрной полосы брали сажу из печи. Дома стояли нарядные, чистенькие, как солдатики на параде – когда я вижу иногда в украинских сёлах что-то подобное, во мне сразу вспыхивает печаль по детству.

Я помню, как строили летнюю кухню. Приехали все: дочери, зятья, и мы, внуки. Мужчины пошли копать дёрн на «матку» - так здесь называли пойменный луг, который каждую весну заливало водой, из-за чего даже в самое засушливое лето здесь буйно зеленела трава и росли самые разнообразные цветы: жёлтенькие - букетиками, сиреневые - с пятью нежными лепстками. Однажды я встретила такие на резервном водохранилище под моим городом и обрадовалась им, как родным!

На лугу стоял колодец с высоким «журавлём». Здесь брали вкусную холодную воду и поили коров и лошадей. Интересно было наблюдать, как животные послушно ждали, пока им нальют воды в длинное такое корыто – «жолоб», а потом дружно начинали пить.

Через луг вилась маленькая речушка. Название её я узнала совсем недавно – Средний Куяльник, таких речушек, притоков Большого Куяльника – самой большой реки Одесской области, примерно 280 – одна из них протекала по Махновке (даже не знаю, есть ли она сейчас или пересохла окончательно).  В ней водилась рыба – угрей мы с братом ловили собственноручно (то есть, ловил-то, конечно, Коля – рубашкой, залезая по пояс в илистую речку, а я принимала улов на берегу), приносили домой и жарили, а тётя Сеня возмущалась, как можно есть всяких там змеюк! Они извивались и – пищали!

Маленькая заиленная речка была коварной. Купаться в ней было нельзя. Однажды, мама рассказывала, ещё во время войны, в речке утонули два офицера – мужчина и женщина – капитан артиллерии и лейтенант медицинской службы. Что там случилось – мама не знала, скорее всего, их затянуло в водоворот, которых в этой речке было немало, но помнила, как их достали – белых, бледных, красивых… Их хоронили с почестями…

Так вот, кухня. Накопали дёрна – земляных прямоугольников с зелёным травяным слоем, это были как бы кирпичи. Потом замесили «чамур». Вообще-то, на Одесщине чаще употребляют слово «саман» - глина с соломой, но в Махновке говорили «чамур». Хотя, наверное, саман – это уже строительный материал, а чамур – это раствор. Мы, дети, месили вместе со всеми: глина, вода, полова (мелкие остатки соломы) и – конский навоз, кизяк, для склеивания, что ли. Месишь-месишь, ходишь-ходишь – часа два…  Кухню построили за день! А вечером хорошенько отпраздновали её появление во дворе!

Кухня из дёрна простояла лет сорок. Только после того, как хату купили другие люди, она развалилась, и то только потому, что новые хозяева попались неаккуратные и  безалаберные, а село уже шло к упадку…

Наша семья собиралась у бабушки каждый год. Летом, потому что мама, дядя Стёпа и его жена были учителя, и отпуск им полагался почти три месяца. Примерно в июне - начале июля съезжались все родственники по бабушкиной линии. Людей было человек до двадцати. Как мы размещались – понятия не имею, но как-то всё устраивалось. Помню, нас, детей, укладывали спать на полу – на огромном кожухе-тулупе. Спать на полу было большой наградой, это ещё надо было заслужить! Приходили бабушкин брат Тимофей и его жена Аксюта, наши двоюродные дед и бабка, приходила первая невестка Настя – жена пропавшего безвести сына Григория, двоюродные сёстры и бабушкина сестра Соня из соседнего Горьева… Песни, разговоры, иногда споры… Детей укладывали, если позволяла погода, на улице. Хотелось всем наговориться, потому что дальние приезжали только один раз в год. Я не помню на своей детской памяти ни одного года, когда бы мы не собирались у бабушки. Ни одного.

Бабушка умерла в 1966 году от столбняка. Её укусила соседская собака, а она никому ничего не сказала и мазала рваную рану какой-то своей мазью. То ли собака была проблемная, то ли заражение внесла, но через две недели после этого укуса мы её хоронили.

Мне было тринадцать лет. Телеграмму дали в руки мне. Мама растерялась – мы не успевали на похороны. Она сидела на диване и плакала, а брата в тот момент дома не было. Это было моё первое взрослое решение: я сказала - давай выезжать немедленно, может, успеем. Мы поехали вдвоём, потому что всей семьёй было бы для нас финансово неподъёмно - жили мы очень скромно. Мы успели: нас привёз какой-то шофёр в машине с углём – ехали прямо в кузове. Добежали мы до двора, грязные, в угольной пыли, в момент, когда бабушку уже готовились выносить… Приехали все её дети – сын и три дочери. Это был день рождения внучки Оксаны и правнука Саши, – 13 октября… Это был последний сход родных при бабушке. Потом стали ездить к тёте Сене, пока она не переехала в село, где жила старшая сестра Маня, у которой снова стали собираться все-все…