В начале последней недели июля нас с Пашкой пригласил временный поверенный Юрий Казимирович Шманевский в посольство, где познакомил с симпатичным молодым человеком с внешностью Грегори Пека в молодости.
- Знакомься, сказал Казимирыч – Женя С., судовый врач с «Орловой».
- Всегда рад! – сказал я.
- А почему бы вам с Трубиным не прокатиться до Кампонгсаома? Вы же хотели снять сюжеты о нашей экспедиции.
- Ещё как, - сказал я, - но у нас нет договорённости с отделом печати МИД.
- А зачем? - удивился бывший бравый мореман Шманевский. – Переводчик, он же сопровождающий, вам не понадобится, к своим едете. А Чум Бун Ронга я лично поставлю в известность. Только вот нужно взять двух пассажиров.
- Не вопрос, сказал я, прикидывая в уме, сколько бензина нужно залить Мую в баки «Ладушки» и сколько денег надобно выдать нашему шофёру в качестве суточных.
- Консульский отдел справки нам о командировке выдаст?
- Да, без проблем, - сказал Казимирыч со свойственной ему решительностью.
Вот и ладно, - подумал я. – Всё поворачивается лучше, чем я предполагал, просыпаясь нынешним утром. Отдохнём на «Орловой» дней пять. Пока не надоедим славным хозяевам.
- А что у вас с левой стороной челюсти? - спросил док Женя, профессионально вычислив, лёгкую припухлость на левой части моего подбородка.
- А это? – сказал я с улыбкой. – Намедни, мне выбили шестой или седьмой зуб… Нет, нет, не кулаком, а скорее чем-то вроде стамески..., - поспешил добавить я, предвосхищая вопрос, который мог поставить дока в глупое положение…
Прежде, чем рассказать историю с удалением «зуба мудрости» в последней декаде июля 1980 года в революционном госпитале «Калмет», хотел бы ещё раз процитировать книгу Веслава Гурницкого «Песочные часы». Делаю это лишь потому, что за год с лишним после посещения Кампучии польским журналистом Пномпеня, здесь мало что изменилось в системе кампучийского здравоохранения, если только то, что тогда существовало можно назвать медицинскими учреждениями.
«Последним пунктом нашей программы в Пномпене было посещение госпиталя «Прачкет Миалеа», где тоже, как нам сказали, началась «новая жизнь».
У входа нас встретила молодая красивая женщина в белом халате, доктор Чей Каньня, единственная уцелевшая во всей Кампучии женщина-врач. Она заместитель министра здравоохранения в новом правительстве и одновременно главный врач госпиталя. В ее смуглом нежном лице с прекрасными карими глазами было столько муки и бесконечной грусти, что я не мог не обратиться к ней с просьбой рассказать о себе.
Доктору Чей тридцать четыре года. Она происходит из состоятельной купеческой семьи. Диплом доктора медицины получила в 1970 году на медицинском факультете Пномпеньского университета. Работала в детском отделении госпиталя «Прачкет Миалеа» ассистентом ординатора. Её муж был на четырнадцать лет старше, диплом получил в Париже, а затем учился в Москве. После возвращения в страну он получил звание профессора, преподавал в Пномпене нейрологию и одновременно занимался частной практикой. Оба были известными в столице людьми и не имели никакой возможности спрятаться или скрыть свою биографию после вступления в город полпотовцев. Муж мадам Чей был прямо-таки показательным примером сочетания в одном лице вредного влияния Запада и Советов. Его арестовали в собственной квартире двадцатого апреля, через три дня после взятия города, а несколькими днями позже повесили во дворе одной из школ. Доктор Чей хотела похоронить тело мужа и пешком направилась к школе, где на столбе волейбольной площадки все ещё висел спутник ее жизни. По дороге её задержал полпотовский патруль. Ей приказали снять обувь, выбросить личные документы и встать в шеренгу. Она уже не вернулась домой, где под присмотром соседки остались две се дочери — в возрасте шести и семи лет. Дети исчезли навсегда в водовороте эвакуации. Нет надежды, что они когда-нибудь найдутся.
Двадцать два дня она шла пешком до уезда Бунлонг. Сперва на север дорогой номер 13, потом на восток по дороге номер 19. Из-за кровоточащих, израненных ног она не могла идти дальше; трижды вынуждена была останавливаться; конвоиры велели ей сесть на возок, который тянули две старые женщины, но не позволили задержаться хотя бы на один день. Когда раны на ступнях переставали кровоточить, все начиналось сызнова. В «коммуне» доктор Чей получила сперва третью, а потом четвертую категорию, потому что молчала и не выступала на собраниях по перевоспитанию. Она работала на рисовых полях с пяти часов утра и до семи вечера с часовым перерывом на обед. Ее нежные ладони огрубели и покрылись язвами от беспрерывных болячек.
Спустя девятнадцать месяцев доктор Чей сговорилась бежать вместе с другой женщиной, потерявшей во время выселения мужа и сына. С сентября 1976 года они вдвоем начали копить рис и сушеные овощи. С кухни украли коробку спичек. Тайком насушили фунт маленьких рыбок. Первого октября, незадолго до полуночи, они выбрались из барака и скрылись в зарослях. Шли на восток, во Вьетнам. «Коммуна» находилась в восьмидесяти пяти километрах от границы. Они рассчитывали, что дорога займет не больше недели. В действительности понадобилось семнадцать дней. Особенно страшными были ночи в джунглях, когда приходилось спать по очереди, чтобы поддерживать пламя небольшого костра, который отпугивал зверей. Кажется, один раз они видели тигра. На пятнадцатый день обе заболели дизентерией. Доктор Чей не может сказать, каким образом они с температурой, доходившей до 40 градусов, все-таки вышли к пограничному оврагу. Восемнадцатого октября на рассвете они увидели вьетнамского крестьянина с автоматом.
Два с половиной года доктор Чей провела во Вьетнаме, в лагере для беженцев из Кампучии. Сразу после выздоровления занялась политической работой среди беженцев, была в числе организаторов Единого фронта национального спасения Кампучии. В Пномпень возвратилась вместе с передовыми: частями освободительной армии. Теперь она одинокая женщина, личная жизнь у нее кончена. Она не вернулась в свою бывшую квартиру в центре города и живет в маленькой комнатке на территории госпиталя. Всё свое время отдает больным и политической деятельности в новом правительстве. Она правая рука доктора Ну Бенга, который отвечает в Народно-революционном совете за здравоохранение. Пока эти два понятия звучат в Кампучии весьма странно.
Госпиталь «Прачкет Миалеа» был построен Сиануком во второй половине пятидесятых годов. При Лон Ноле он был перестроен. Впрочем, это не так уж важно, так как от госпиталя практически остались только стены. Так же как и, в Свайриенге, здесь уничтожен весь запас медикаментов, почти все медицинские инструменты, оборудование, кухня, даже большая часть матрацев.
Больных и раненых здесь было больше, чем в Свайриенге. При нас машина привезла двух солдат с тяжелыми огнестрельными ранами. В этой части города пальба была гораздо сильнее, чем в центре. Моментами сквозь треск автоматов можно было услышать далекие пулеметные очереди и какие-то глухие взрывы. На персонал госпиталя это не производило никакого впечатления.
Снова палаты, полные безмолвно страдающих людей, которым можно дать только чашку мутной питьевой воды или хинин, единственное лекарство, которое имелось тут в изобилии. Рожающая женщина. Старик со стеклянными глазами. Истощенное тело мальчика и рыдающая над ним мать. Раненые солдаты с горячечными глазами, прикрытые окровавленными скатертями из ресторана. Путь, которым шли крестьяне, пролегал по окраине, и, вероятно, поэтому здесь было много людей. После пустоты центральных улиц госпитальные коридоры казались переполненными».
(Веслав Гурницкий «Песочные часы»)
Свободное копирование
