С детства в географию - 8

2.5. Поворот к географии

        Мой поворот к географии как профессии произошёл только весной 1950 г. В детстве я не мечтал стать географом, хотя бы потому, что не подозревал о существовании какой-то научной географии вне школы, ведь всё на Земле «давно открыто». Возможно, что первичным при выборе нового вуза в 1950 г. для меня было обращение к Московскому университету, а вторичным – выбор факультета в нём. Но внутри университета колебаний не было. Как только я узнал, что в МГУ есть географический факультет, я решил, что «это моё».

        Впрочем, перед этим я сходил на день открытых дверей в МИИГАиК (Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии) и был этим вузом очарован. Конечно, я имел в виду не астр;номо-геодезический факультет, а картографический. Но там всё равно нужна математика. Да и с черчением у меня в школе дело обстояло плохо. О рисовании и говорить нечего – полная неспособность. (Это лишь в XXI веке мои картоиды были признаны произведениями «современного» искусства и даже попали на выставки). И область деятельности там засекреченная, отчасти военная. А я ещё и не представлял себе, как выглядит картографическая фабрика! Мне об этом рассказали много десятилетий спустя.

        Большой зал, в нём сидят за столами десятки работников с высшим образованием, большинство – женщины. Они напряжённо, не отрываясь, что-то чертят тушью на ватмане. От них требуются волосные линии, равномерная заливка контуров акварелью (компьютеров ещё не было). В конце зала, лицом к работникам, как учитель в классе, на возвышении, сидит за столом полковник. Он ничего не чертит, а надзирает за работниками. Временами та или иная женщина поднимает руку.

        – Товарищ полковник, разрешите обратиться!

        – Разрешаю.

        – Товарищ полковник, разрешите выйти!

        – Разрешаю.

        А если у бедняжки хронический цистит? Тогда не один раз ей придётся выходить за долгие четыре часа между началом / концом рабочего дня и часовым обеденным перерывом. Такой она на всю жизнь запомнится сослуживцам.

          Нет, хорошо, что чаша сия меня миновала. Даже если мне удалось бы окончить МИИГАиК, аспирантура в нём мне бы не светила по той же причине, что и впоследствии на Геофаке МГУ. Но любовь к технической стороне геодезии и картографии сохранилась у меня на всю жизнь. Я любил эти красивые оптические приборы из стекла и латуни с ручками и ножками из полированного дерева, потом аэро- и космические фотоснимки, стереокомпараторы,  анаглифические очки и многое другое, с чем познакомился уже в лабораториях МГУ.

        Кто и почему поступал на географический факультет МГУ в моё время, когда я был там и студентом, и сотрудником (между 1950 и 1984 г.)?  В основном это четыре категории абитуриентов.

        1. Те, у кого родители, родственники, знакомые работали на этом факультете. Наличие таковых необходимо не только для помощи и протекции, но хотя бы для того, чтобы заранее узнать о существовании географических профессий.

       2. Полюбившие географию как школьный предмет (как правило, под влиянием хороших учителей), победители олимпиад, участники географических кружков, в том числе Школы юных географов (юнг) при географическом факультете МГУ.

       3. Те, кто хотел непременно поступить в Московский университет как самый главный и престижный вуз страны, но выбрал в нём факультет, как казалось, самый лёгкий для поступления и учёбы.

        4. Не сумевшие поступить в другие вузы и нашедшие на Геофаке более или менее подходящую замену. Так, не поступивший в самый престижный, романтический и высококонкурсный Геологоразведочный институт мог найти своё счастье на специальности «геоморфология» географического факультета и потом хоть всю жизнь работать в геологических экспедициях. Не попавший в МГИМО (Институт международных отношений) искал своё место на кафедре экономической географии зарубежных стран, тем более, что и преподаватели в разных вузах могли быть общими. На эту же кафедру тянулись и не поступившие в Инъяз. Хотевший быть, но не ставший профессиональным актёром, становился самодеятельным в Клубе МГУ, но мог ещё и диссертацию защитить по географии театров. И даже несостоявшийся физик мог применить в социально-экономической географии теорию относительности А. Эйнштейна и привлечь к выездным междисциплинарным симпозиумам настоящих физиков и математиков, которые географией не интересовались, но были не против совместного с географами приятного времяпровождения.

        Я шёл на Геофак с улицы, меня явно нельзя было отнести к первым двум пунктам, да, пожалуй, и к третьему тоже, потому что мыслей о престиже и карьере не было. Остаётся четвёртый пункт: Родоман – неудачник, который поступил на Геофак потому, что его не взяли в другой вуз. Может быть это и так, но только отчасти. В Институт востоковедения я в самом деле стремился, но не на лингвистический факультет, а на страноведческий. Заниматься Китаем на Геофаке я не пытался, но курсовую работу о Тибете одно время начинал писать. К страноведению тяготел, но, как оказалось, не к зарубежному, а к отечественному.      

        Той самой единой и не расчленённой географии, которую я представлял себе смутно, в ассортименте университета не было, а были так называемые географические науки. Из них каждая была географией наполовину, а другая половина входила в нечто иное, как геоморфология в геологию, а геоботаника в ботанику.  К счастью, разделение на специальности (по кафедрам) начиналось только на втором курсе, но будущую специальность надо было указывать при поступлении. Это ещё ни к чему не обязывало, но, видимо, нужно было факультету для перспективного планирования.  

        Я указал в заявлении геоморфологию: она казалась мне наиболее географичной, романтичной, соответствующей моим туристским интересам к крупному плану, а не к мелкой живности. От рельефа больше всего зависит внешность ландшафта, рельеф есть на суше везде, а вот почв, растительности, животного мира и людей во многих местах нет вовсе. По геоморфологии я подковался, прочитал книги И.С. Щукина и Я.С. Эдельштейна. Последний к тому времени был уже репрессирован и умирал в тюрьме, но я этого, конечно же, не знал. Книги его из библиотек ещё (или вообще никогда) не изъяли. Место корифея геоморфологии навсегда занял его ученик, долгожитель И.С. Щукин (1885 – 1985).

        Библиотека, в которой я занимался, была роскошной. Отец мой, потерявший в 1938 г. один глаз (наткнулся в темноте за кулисами на проволочный остов бутафорской пальмы), после войны был уже не актёром, а инструктором по культработе в профсоюзе работников Министерства электростанций (поэтому и огороды на торфяных полях, и пионерлагерь около Шатуры). Я по его читательскому билету нелегально проникал в библиотеку ВЦСПС. Она помещалась не где-нибудь, а на верхнем, низком этаже над знаменитым Колонным залом Дома союзов. Все справочники были под рукой в открытом доступе. Широкие столы, зелень сукна и ламп, гробовая тишина, а читателей почти не видно.