«Двенадцать Апостолов» - 1

{118} «Двенадцать Апостолов»

1

Я ужасно не люблю выражение: «Чтобы сделать рагу из зайца…»

К тому же оно здесь совершенно неуместно.

Но вместе с тем — для того, чтобы сделать картину вокруг броненосца — все же нужен… броненосец.

А для истории броненосца в 1905 году этот броненосец еще должен быть именно такого типа, какие существовали в девятьсот пятом году.

За двадцать лет — а дело было летом 1925 года — облики военных кораблей категорически изменились.

Ни в Лужской губе финского залива — в Балтфлоте, ни во флоте Черного моря броненосца старого типа летом 1925 года уже нет.

Особенно в Черном море, откуда военные суда даже старого типа были уведены Врангелем и в большом количестве затоплены.

Весело покачивается на водах Севастопольского рейда крейсер «Коминтерн».

Но он вовсе не то, что нам надо. У него нет своеобразного широкого крупа, достойного цирковой лошади, — площадки юта — плацдарма знаменитой драмы на Тендре[i], которую нам надо воссоздавать…

Сам «Потемкин» много лет тому назад разобран, и даже не проследить, куда листопад истории разнес и разметал листы тяжелой брони, когда-то покрывавшей его мощные бока.

Однако разведка — киноразведка — доносит, что если не стало самого «Князя Потемкина Таврического», то жив еще его друг и однотипный сородич — когда-то мощный и славный броненосец «Двенадцать Апостолов».

{119} В цепях, прикованный к скалистому берегу, притянутый железными якорями к неподвижному песчаному морскому дну, стоит его когда-то героический остов в одной из самых дальних извилин так называемой Сухарной балки.

А сама Сухарная балка — одна из самых секретных извилин засекреченной зоны Севастопольского рейда.

И не напрасно.

Именно здесь — в глубоких подземельях, продолжающих извилины залива в недра гор, — хранятся сотни и тысячи мин. У входа к ним, как бдительный цербер в цепях, лежит продолговатое ржаво-серое тело «Двенадцати Апостолов».

Но не видно ни орудийных башен, ни мачт, ни флагштоков, ни капитанского мостика на громадной широкой спине этого дремлющего сторожевого кита.

Их унесло время.

И только многоярусное железное его брюхо иногда грохотом отзывается на стук вагонеток, перекатывающих тяжелое грохочущее и смертоносное содержимое его металлических сводов: мины, мины, мины.

Тело «Двенадцати Апостолов» тоже стало минным пакгаузом.

И потому-то серое тело его так тщательно приковано, притянуто и прикручено к тверди:

мина не любит толчков, мина избегает сотрясения, мина требует неподвижности и покоя.

* * *

Казалось, навеки застыли в неподвижности «Двенадцать Апостолов», как недвижно стоят двенадцать каменных изваяний сподвижников Христа по бокам романских порталов: они такие же серые, неподвижные, избитые ветрами и изрытые оспою непогоды, как и бока железного нефа, железного собора, по пояс погруженного в тихие воды Сухарной балки…

Но железному киту суждено еще раз пробудиться.

Еще раз двинуть боками.

Еще раз повернуть свой нос — казалось, навсегда уткнувшийся в утесы — в сторону открытого моря.

Броненосец стоит около самого скалистого берега: параллельно ему.

А «драма на Тендре» происходит в открытом море. Ни с боку, {120} ни с носа броненосца никак не «взять» кинокамерой таким образом, чтобы фоном не врывались в объектив тяжелые отвесные черные скалы.

Однако зоркий глаз помрежа Леши Крюкова, разыскавший великого железного старца в извилинах секретной зоны Севастопольского рейда, разглядел возможность преодоления и этой трудности.

Поворотом своего мощного тела на девяносто градусов корабль становится к берегу перпендикулярно: этим путем он фасом своим, взятым с носа, попадает точно против расселины окружающих скал и рисуется во всю ширину своих боков на чистом небесном фоне!

И кажется, что броненосец в открытом море.

Вокруг него носятся удивленные чайки, привыкшие считать его за горный уступ. И полет их еще усугубляет иллюзию.

В тревожной тишине ворочается железный кит.

* * *

Особое распоряжение командования Черноморским флотом снова, в последний раз, поставило железного гиганта носом к морю.

И кажется, что носом этим он втягивает соленый воздух открытой глади после застойного запаха тины у подножия берегов.

Дремлющие в его чреве мины, вероятно, ничего не заметили, пока совершался тот плавный оборот его грузного тела.

Но стук топоров не мог не тревожить их сна: это на палубе подлинного броненосца собирают верхнюю часть броненосца фанерного.

Из реек, балок и фанеры по старым чертежам, хранящимся в Адмиралтействе, воссоздан точный облик внешнего вида броненосца «Потемкин».

В этом почти символ самого фильма — на базе подлинной истории воссоздать средствами искусства прошлое…

Но ни единого рывка ни вправо, ни влево.

Ни одного сантиметра вбок!

Иначе погибнет иллюзия открытого моря.

Иначе лукаво в объектив станут заглядывать седые скалы, как престарелые красавицы на офортах Гойи, заглядывающие в зеркала — «и так до самой смерти»[ii].

{121} Жесткие пространственные шоры держат нас в узде.

Не менее жестки шоры времени:

жесткие сроки необходимости сдачи картины в день юбилея не дают разбегаться замыслам.

«Раку воображения», как называет Юрий Олеша неуемное буйство фантазии, здесь негде процветать.

Цепи и якоря держат в узде старое тело броненосца, рвущегося в море.

Оковы пространства и якоря сроков держат в узде излишки жадной выдумки.

Может быть, именно это и придает строгость и стройность письму самого фильма.

* * *

Мины, мины, мины.

Недаром они все время выкатываются из-под пера на бумагу.

Под знаком мин идет вся работа.

Курить нельзя.

Понапрасну бегать нельзя.

Излишне стучать нельзя.

Даже без особой нужды пребывать на палубе и то — нельзя!

Страшнее мин — мина, которою на нос глядит специально к нам приставленный хранитель мин — отгадайте, с какой фамилией?

Тов. Глазастиков!

Г-Л-А-З-А-С-Т-И-К-О-В!

Это не игра слов. Но зато — увы! — это полная характеристика внутреннего содержания носителя этого недреманного ока, этого аргуса, охраняющего ярусы мин под нашими ногами — от вспышек, от излишней тряски, от детонации…

На выгрузку мин понадобились бы месяцы, а у нас всего две недели сроку, чтобы успеть окончить фильм к юбилейному заседанию!

Попробуйте в таких условиях снимать бунт!

Однако — тщетны россам все препоны[iii]: бунт был отснят!

Правда, в картине есть и вид броненосца сбоку… Но этот вид снят в мавританских хоромах Сандуновских бань в Москве: в тепловатой воде бассейна покачивается серое тельце модели броненосца.