Вся крепость в отношении надзора за порядком была разделена на две половины: Восточной начальствовал капитан Маслов: он устроился на самом кургане. Западной заведовал я. Гарнизон мой на первое время состоял из нескольких рот пехоты, сотни казаков и четырех орудий. В тот же вечер я забрал из лагеря мои вещи, сел на лошадь и в сопровождении казака отправился комендантствовать в Геок-Тепе. Я разыскал себе между текинскими кибитками одну очень хорошую и приказал ее поставить на площадке между пехотой и артиллерией, недалеко от того места, где была взорвана стена.
Наступила ночь. Я долго не мог заснуть. Мне все казалось, что вот текинцы вернутся из песков, соединятся с теми, которые засели в землянках, и бросятся на нас.
В полночь выхожу посмотреть, что делается кругом. Ночь не особенно темная. Кое-где сквозь беловатые облака проглядывало звездное небо. Погода теплая. Часовой ходит возле моей кибитки с таким равнодушным видом, точно ему решительно все равно, где шагать: здесь ли, в Геок-Тепе, или дома, на Кавказе, в какой-нибудь Темирхан-Шуре. Кругом меня горит множество костров. Тучи искр подымаются к небу. Это солдаты жгут трупы и всякие нечистоты. Пока смотрю так, подъезжает казачий патруль, он ездил по крепости, для порядка.
-- Ну, что все благополучно? -- спрашиваю урядника.
-- Так точно, ваше высокоблагородие. Только серединой и можно ехать, а там чуть в сторону, между кибитками, такая трущоба, что ни пройти, ни проехать! Все ямы, землянки; все завалено трупами, одна страсть!
-- А часовых от пехоты видел?
-- Так точно, и по этой стене стоят, и там стоят, -- говорит он успокоительным тоном и показывает рукой. Я отпускаю его. Через четверть часа около моей кибитки сбирается новый казачий разъезд и опять отправляется ездить по крепости.
Я иду к себе и ложусь на текинский ковер, который только что перед этим купил у одного солдата за три рубля. Один конец этого ковра оказался весь в крови. Чтобы сколько-нибудь спастись от трупного запаха, проникавшего снаружи в кибитку, я закрываюсь с головой одеялом, буркой и наконец засыпаю.
Часов 6 -- 7 утра. Выхожу из кибитки, смотрю: в нескольких шагах от меня, на утоптанной площадке, солдаты-артиллеристы расстилают превосходные текинские ковры, один другого лучше. Батарейный командир, маленький, худенький, косой, одетый в шведскую куртку, ходит от ковра к ковру и с сердитым, деловым видом рассматривает их, щупает, некоторые приказывает поднять на свет, чтобы освидетельствовать, не прострелен ли, затем велит убирать. Я подхожу к командиру, здороваюсь с ним и говорю:
-- Славные ковры, полковник, где это вы достали такие?
-- Да, ничего себе, коврики порядочные! -- сухо отвечает командир и, точно испугавшись, чтобы я не стал у него выпрашивать их, сердито кричит людям:
-- Ну что же вы копаетесь? Сказано убирать! Да складывай хорошенько! -- И он тычет одного солдата в бок за то, что тот не расправил угол у ковра. Солдаты бережно складывают их и несут убирать в открытые зарядные ящики.
В это время проносится мимо меня, из лагеря, на лихом рыжем иноходце, подбоченясь, старый, еще крепкий офицер, один из начальства. Длинные седые усы развеваются по ветру. Косматые, щетинистые брови совсем нависли на быстрые серые глаза. Офицер весь как-то изогнулся, сидит бочком, часто проводит рукой по усам, и, очевидно, бьет на эффект. Человек пять, шесть казаков, его конвой, скачут за ним в карьер.
-- Э-то что такое?! -- слышу я крик старого начальника. -- Грабить! Знаешь, что вашему брату за это бывает!.. В плети его! -- кричит он конвойным казакам. Те наскакивают на какого-то солдатика и замахиваются плетками.
-- Сложить сейчас тут все! -- Солдат кладет к ногам мешок с чем-то.
-- Казак! Слезай! Становись тут! И караулить у меня этот мешок пуще глазу, пока я не пришлю за ним из лагеря! Сказав это, начальник еще раз грозно оглядывает солдата, проводит рукой по усам и, как пуля, несется вдоль крепости к кургану. Солдат смотрит ему вслед, чешет в затылке и тихонечко идет обратно -- шарить по текинским кибиткам.
Я подхожу к казаку, чтобы узнать, какие вещи находятся в мешке. Оказывается, там лежат различные женские серебряные украшения, браслеты, ожерелья, серьги, разные монеты и тому подобное.
Только я пришел к себе в кибитку, смотрю, усатый офицер летит назад. Весь, как черт, изогнулся. Папаха на затылке. Иноходец так и расстилается под ним. Конвой едва-едва поспевает вскачь. Вот он уже совсем близко.
-- Казак!! С мешком!! За мной!! -- слышен его крик, -- и старый начальник несется дальше. Вдруг он осаживает коня и как вкопанный останавливается. Что такое случилось?
-- Под ко-зы-рек, милостивый государь! Под ко-зы-рек! -- кричит он старческим дребезжащим голосом и весь трясется от злости. Лицо снова принимает грозное выражение.
Я подхожу ближе, смотрю: перед ним стоит молоденький военный доктор. Ничего не подозревая, доктор шел себе мимо в раздумье и совсем не обратил внимания на офицера, который, очевидно, надеялся поразить каждого своей осанкой и фигурой.
-- Я... господин офицер... не обязан отдавать чести! Я... не военный человек... я доктор! -- оправдывается тот и сконфуженно подносит руку к козырьку.
-- Как не обязаны?! Обязаны, сударь, обязаны!! Вы на службе состоите! -- кричит старик, кипятясь все более и более, и уже чуть не готов крикнуть: "В плети его!" -- В эту минуту я подхожу к нему.
-- А-а-а, дорогой мой, здравствуйте! -- восклицает он, уже другим голосом. Гнев его моментально исчезает. Он начинает обнимать меня и затем с пафосом восклицает:
-- А! Каков Михаил Дмитриевич! Ге-ни-аль-ный человек!! И как бы в доказательство своего величайшего благоговения к Скобелеву склоняет голову несколько набок и трясет ею. Затем выпрямляется и, указывая рукой на тысячи кибиток, торжественно, с расстановкой, говорит:
-- Только он, Михаил Дмитриевич Скобелев, мог взять их! Великий маг и чародей! -- Я хорошо понял, что этот господин говорил эти слова, надеясь на то, что авось я их передам генералу.
-- Зайдемте ко мне, чайку выпьемте! -- предлагаю ему.
-- Не могу-у-у, батюшка, не могу-у-у! -- вот дела, по горло! -- восклицает он и тычет пальцем на орден, что висел у него на шее. Вдруг, как бы вспомнив что-то необычайно важное, старый служака озабоченно жмет мою руку, хмурит густые брови, поворачивает коня и, взмахнув над головой плетью, как ураган, выносится за крепость вместе со своим конвоем.
-- Что он, шальной, что ли какой? -- ворчит молоденький доктор.
С той минуты, как на него обрушился старик, доктор стоял возле нас, не смея шелохнуться.
-- Не знаю, он всегда кажется такой, -- говорю я.
Доктор прощается со мной и, задумчивый, продолжает свой путь.
Свободное копирование
