Американец в ГУЛАГе - 128

На самом деле, я обучался новому делу быстро и относительно успешно. Передвигать листы стали, таскать прутья и куски арматуры – все это было для меня тяжелой работой, выполняя которую я неважно держался на ногах, и меня качало из стороны в сторону, словно пьяного. Но стоило мне усесться в положение сварщика, как я обретал некоторую устойчивость. Комбинезона у меня некоторое время не было – оставшийся от умершего сварщика был для меня слишком мал. В один из дней я не заметил, как искры от сварки подпалили подкладку моих зимних штанов. Скоро вся одежда стала дымиться, а я так и не замечал этого, потому как на рабочей площадке всегда было полно дыма. В следующее мгновение я уже прыгал словно ошпаренный – мне казалось, что все мои штаны охватило пламя. Мне пришлось прыгнуть на сугроб, чтобы стащить их с себя.

Моей работой было делать части лестницы для какого-то подвала: листы стали для ступеней, боковые стороны и т.д. У нас имелся для этого шаблон. Мы размечали его мелом на материале, вырезали при помощи сварки, а потом начинали сборку. Меня мотало из стороны в сторону каждый раз, когда мне приходилось что-либо нести, но при этом я был способен смеяться над самим собой – словно бы я наблюдал со стороны за кем-то другим. И хотя к концу дня я обычно был изможден, но время долгого марша обратно в лагерь было для меня радостным, потому что это время означало путь домой – к отдыху, пище и друзьям. Как правило, я нес с собой украденную доску, часть балки или дверного косяка в качестве дров, и когда ряд заключенных, в котором был я, охранники выбирали для конфискации, я относился к этому философски. Я стал осознавать и принимать, что для выживания требуется платить, и лучше принимать это как данность, чем пытаться противостоять этому. Многие другие ругались, и получали за это пинки в живот от охраны, забиравшей у них дрова. Я помечал про себя таких людей как менее опытных в деле выживания. Их протест просто забирал у них энергию.

Когда один охранник повел себя запредельно жестоко, заставив человека снять свои сапоги и обмотки, в снегу, при минус десяти, во время обыска, я почувствовал, как внутри меня подымается приступ ярости, но я не подал и виду. Какая бы от этого была польза? 

Однажды во второй половине дня я услышал несколько выстрелов. Все сварщики прервали свою работу, откинули маски, безмолвно посмотрели друг на друга, а затем продолжили сварку. Позже, в тот же день, я поранил руку об острый стальной край и отправился в медпункт за перевязкой. Внутри лежал молодой парень, которого застрелила охрана за то, что он подошел слишком близко к огневому рубежу. Здесь же, на полу, лежала его телогрейка. В том месте, где в нее вошла пуля, находилось маленькое аккуратное круглое отверстие. Там, где она вышла – кровавое месиво из фрагментов одежды, плоти и костей. Рука была практически оторвана повыше локтя, и держалась только на сухожилии. Парня продержали в ДОЗе несколько часов, наложив жгут. К тому времени, как его принесли к Адаричу, спасти уже омертвевшую руку не было никакой возможности. Подобные случаи вызывали во мне приступы ярости, но даже такие дикие примеры насилия  не огорчали меня безмерно. Я осознавал, что нахожусь в сердцевине абсолютно негуманного общества, где моей первой обязанностью было выжить, и в котором чрезмерная чувственность или жалость, а также негодование или ярость только бы высасывали мои силы, и, возможно, приблизили бы мой собственный приговор. «Будь начеку – твердил я себе. Не допусти, чтобы все это вымотало тебя настолько, что ты забудешь свою привычку искать любые возможности вокруг себя, чтобы выжить